Музыка на иностранном

Вернувшись в постель, я ничего не сказал жене об этом странном видении, что посетило меня в туалете; и потом ничего не сказал, за все последующие недели и месяцы, хотя видение возвращалось опять и опять и превратилось в целую историю — в книгу, которую я когда-нибудь напишу, если только сумею избавиться от чувства вины за то, что, лежа рядом с женой, я думал о той неизвестной девушке. Как мог я быть таким черствым, таким бессердечным — погружаться в эти воспоминания, когда рядом была Элеонора? Даже годы спустя, когда моя жена… когда она… она лежала в больнице. Опутанная резиновыми трубками, с каменным серым лицом. И меня вдруг пронзила мысль — а ведь могло получиться так, что я не стоял бы тут в неизбывном отчаянии, а наслаждался бы жизнью в объятиях другой женщины, в окружении наших детей и тихо-мирно дожидался бы старости. Что за подлые эгоистичные мыслишки одолели меня? Но только очень немногие люди умеют по-настоящему управлять своими мыслями.

А теперь я один в целом мире. Я по-прежнему каждый день езжу из Кремоны в Милан, преподаю в школе английского языка. И по-прежнему, даже теперь, когда Элеоноры не стало, я все думаю обо всех тех жизнях, от которых я отказался, которые потерял, — о великом древе возможностей.

Я-то думал, что надо лишь разобраться с первой главой и дальше уже будет проще, — как бы не так! Она по-прежнему не идет — сцена в поезде. Дважды я сводил их вместе, Дункана и Джиованну, и оба раза — неудачно. Видимо, я обречен вновь и вновь переписывать эту сцену — всю оставшуюся жизнь. Крона древа возможностей разрастается так стремительно; стоит начать — и невозможно закончить, слишком много продолжений и финалов порождает одно-единственное начало.

И все-таки я попробую еще раз. Это история о двух людях, которые встретились в поезде. Она начинается с яркого образа: автомобиль проламывает ограждение трассы и падает вниз со склона.

27

Со стороны это смотрелось так, как будто кто-то спихнул в глубокий овраг старый пустой автомобиль, чтобы избавиться наконец от бесполезной рухляди; ни скорость, с которой машина вошла в поворот, ни попытки водителя как-то спастись — если у него вообще было время сделать хоть что-то — не изменили первого впечатления, что это всего лишь старый негодный рыдван, который с грохотом катится вниз по склону, в темноте, сквозь низкий кустарник. И по всему склону рассыпалось содержимое чемодана — носки, нижнее белье, брюки — и еще бумаги, выпавшие из портфеля или, возможно, из папки. Потом эти бумаги подвергнут самому тщательному осмотру.

Роберт Уотерс пробыл в Шотландии три недели. Это случилось как раз по дороге домой — в самом начале пути, — машина слетела с дороги, и он погиб.

Если бы вы видели эту аварию собственными глазами, скорее всего вы были бы разочарованы — все было так буднично, даже банально. Белый «моррис коммонвелс» на полной скорости врезается в ограждение. Совсем не эффектно — не как в кино. Не как в замедленной съемке, но все равно тяжеловесно и неуклюже. Не самая лучшая смерть. И этот багаж, и бумаги, выпавшие из салона, когда одна из дверей распахнулась и тут же оказалась внизу и была смята тяжестью корпуса; автомобиль перевернулся еще раз, искореженная дверца — словно открытая рана; и чемодан раскрывается от удара. И портфель раскрывается тоже. Одежда разбросана по склону. Носки, нижнее белье, брюки. Машинописные листы. Портфель раскрывается от удара. А может быть, не портфель, а папка.

В поезде ты или смотришь в окно купе, или читаешь рассказ Альфредо Галли.

Рассказ начинается странно, неправильно — слова будто поднимаются со страницы и встают под странным углом. Первые предложения описывают место действия: поезд, пассажиры терпеливо дожидаются неизбежного окончания путешествия — эти люди едва упомянуты, они если и существуют, то только намеком. Читателю приходится воображать их самому: кто-то уткнулся в газету, кто-то — в журнал, кто-то пытается утихомирить гомонящих детей. Эти детали не упомянуты (в коротком рассказе приходится безжалостно избавляться от словесных излишков), но их нетрудно представить, этих людей, — ведь во всех поездах все одинаково (и уж конечно, всегда гомонят дети). Откуда идет этот поезд? Из первых же слов рассказа; он возник в самом начале, словно выскочил на свет из темноты туннеля. Отвергнутые слова летят назад кусочками шлака из паровозной трубы; эти слова уже прочитаны, осмыслены, приняты к сведению — это они создают движущую силу поезда. Предложения сыплются на шпалы, потоки воздуха от проносящихся вагонов сдувают их, и они исчезают уже насовсем.