Музыка Океании (СИ)

Вестания сливалась со спиралью воедино. Она чувствовала, как дуги этой пружины постепенно, одна за другой, углубляются в сердцевину её сознания, как острая проволока спирали протыкает её сомнения и страхи, как время замедляется, ослепительный пейзаж за окном сереет, делается блеклым и скучным, а затем растворяется где-то позади единственного элемента, за которым закрепился смысл.

Спираль была настоящей, всё остальное не несло ни толики того совершенства. Только этот сужающийся серпантин её святой горы. Вестания почувствовала, как немота постепенно пронизывает её тело, от кончиков пальцев рук, эта восхитительная волна милосердной смерти ползла по венам к плечам, чтобы дотянуться своим ледяным перстом до груди и проткнуть заострённым когтем сердце.

— Вестания! — услышала она где-то вдалеке, на поверхности, голос Теренеи. Он был слишком недосягаем, чтобы отвечать на зов. Слишком тихий, чтобы его можно было услышать.

Через несколько минут призыв повторился.

— Вестания! — звала она.

Зрачки Вестании вздрогнули, она моргнула резко и, потеряв связь со спиралью, обернулась к Теренее.

— Что? — раздражённо спросила она. Вдруг множество красок вернулось в её жизнь, почти ослепив на мгновение. Вестания ненавидела покидать спираль так быстро, особенно ненавидела, когда её заставляли выходить оттуда.

Сестра стояла возле неё. Выглядела она очень обеспокоенной. Вестания отметила, что соседние полки пусты. Ариадна и мальчик куда-то делись.

— Тут кое-кто хочет с тобой поговорить, — тихо сказала Тера. — Они сказали, что они из Сопротивления.

В дверях Вестания увидела молодых мужчину и женщину с очень серьёзным выражением лиц.

Глава V. Лисса

516 день после конца отсчёта

Вагон «Харона» наполнялся и пустел с тем, как одинаково белые станции проносились мимо окна. Никто равнодушно поглядывал то на паутинку треснувшего стекла, то на торопливых людей, приходящих и уходящих, бегущих и вечно спешащих, суетливых, взволнованных, полных каких-то решений, полных жизни, имеющих слишком мало свободного времени, не важно, богатых или бедных. Они точно не могли позволить себе такой роскоши, как колесить в вагоне поезда из одного конца Сциллы в другой, бесцельно уставившись в окно и задумчиво разглядывая пассажиров. У них не было времени даже на то, чтобы подумать о своих личных делах. Никто же мог день напролёт заниматься только этим, но он всё равно не находил себе места, не знал, куда себя деть.

Влюблённые, обиженные, счастливые, одинокие, умные, голодные, они все слишком сильно отличались от него. Он был иным.

«Я Никто», — думал он, в одно и то же время и завидуя, и жалея их.

Он получал странное наслаждение от подслушивания чужих разговоров, словно на некоторое время становился частью того незнакомого ему мира, к которому уже очень давно себя не относил. И больше всего ему было любопытно, мог ли он стать одним из них, был ли он всегда Никем, с самого рождения оказавшись под несчастливой звездой.

Вообще без звезды.

Или всё же когда-то давно он мог примкнуть к ним.

Но теперь уже всё равно слишком поздно.

Я Никто. Просто тень.

А они не настоящие люди.

Просто манекены.

Иногда ему хотелось не думать, но прогнать запутанный клубок мыслей из своей головы он не мог. Их было слишком много. Они роились там стаями чёрных мух. И он уже не понимал себя самого. Не мог осознать, чего он вообще хочет, и к чему стремится. Что делать со своей жизнью? Или лучше просто умереть? Или нет.

Никто не знал.

И всё же у него была цель. Одно-единственное дело, которым он теперь мог заниматься. Отголосок его прежней жизни, если таковая была.

Никто выглядывал людей.