Музыка призраков

– Вот не думал, что мое пение способно погрузить человека в такую меланхолию! Вы плачете, мой друг.

Интерлюдия

Утро приходит
Мягкими
Шагами
По
Жидко-зеленому
Мрамору,
На цыпочках
Подходя
к моей
кровати,
таща за собой
Тонкий луч солнца,
Как играющий ребенок волшебную палочку.
Я сплю
И вижу во сне тебя,
Святилище,
затерянное
среди детских воспоминаний.
Молитва дочери, оборванная в самом начале
свистом пуль,
криками революции,
исчезновением отца.
Птица зовет
из обнесенного стеной сада,
Насвистывая
Свою утреннюю песню.
Кофейные саламандры,
встречаясь, кивают друг другу – как поживаете? Спасибо, хорошо, –
И спешат прочь, как две стрелы,
Пущенные в противоположных направлениях.
Страх ворочается и мечется, ведя уже проигранный бой.
Старая боль пропитывает слои моего существа,
Плывет по реке историй,
Вспоминая голоса,
а потом, как песчинка,
исчезает в небытии.
А я… я жду тебя в спокойствии
И тишине
Тысячи текстур и оттенков.
Я жду тебя
В складках белого гибискуса.

Часть вторая

Взгляд Тиры задержался на молодом человеке. У нее возникло странное ощущение, будто она знает его всю жизнь, – этот силуэт постоянно мелькал в ее отрывочных снах. Мужчина стоял с опущенной головой – лица не разобрать, но фигура четко выделялась среди кудрявых струй курившегося ладана, наполнявшего вихару своим ароматом. Высокий и стройный, широкоплечий, с удлиненными ключицами, отчего обнаженная грудь казалась еще шире, он походил на принца или статую, искусно высеченную из камня. Его движения казались стилизованными в соответствии с какими-то древними канонами. Одетый лишь в кбен – кусок белого хлопка, свободно обернутый вокруг бедер наподобие коротких шаровар, мужчина трижды поклонился главной статуе Будды в центре молитвенного зала и отдал по одному поклону каждой стороне света. И только когда он обернулся, Тира поняла, что действительно уже видела его.

– Какой красавец! – вырвалось у нее.

– О да. И, пожалуй, в ваших словах нет ничего предосудительного, потому что скоро он уже не будет монахом.

Тира повернулась к стоявшему рядом мистеру Чаму и, заикаясь, проговорила:

– Как, он монах?

Теперь понятно, почему он показался ей знакомым.

Они встречались неделю или две назад на этих самых ступенях, когда она впервые приехала в храм и кинулась бежать от молодого монаха со всех ног, как дурочка.

– Простите, я не хотела никого оскорбить… – залепетала она.

Иногда она забывала родную культуру и местные правила приличия: камбоджийка не все должна говорить вслух.

– Ничего не имею против, – негромко засмеялся мистер Чам. – Вот бы молодая красавица подумала так обо мне!

Тира была благодарна за эту легкость, за покладистый характер мистера Чама. Не удержавшись, она спросила, краснея:

– А откуда вы знаете, что скоро он не будет монахом?

– На нем белое облачение послушника, которому только что дали разрешение снять рясу.

Снять рясу… Прекрати, он же монах! Вернее, был монахом… Тира, смущенная видом полуобнаженного молодого красавца, отвернулась, рассердившись на себя: «Стыда у тебя нет!»

Мистер Чам объяснял, явно не подозревая о ее внутреннем монологе:

– Сейчас он воздаст последние хвалы Будде, наденет светскую одежду и вернется к обычной жизни. Пойдемте поздороваемся.

– Нет! – вырвалось у Тиры, но она тут же осеклась, боясь побеспокоить человека в вихаре. – Ему, наверное, нужно побыть одному… Может, потом подойдем. Я… Я боюсь снова передумать, если не пойду туда сейчас же.

Мистер Чам кивнул.

– Мне подождать вас тут? Уверены, что не хотите, чтобы я пошел с вами?

– Нет-нет, – нерешительно отказалась девушка, не в силах избавиться от ощущения, что не вполне понимает, что делает.

По дороге сюда ей удалось объяснить таксисту, почему в первый раз поддалась смятению и страху, что значил и значит для нее Ват Нагара и почему она все-таки приехала снова, несмотря на неослабевающее дурное предчувствие.

– Я должна сама, – повторила Тира увереннее, чем раньше.

– Ну, хорошо, – постановил мистер Чам, словно желая придать клиентке решительности. – Понадоблюсь – подайте сигнал.