Музыка призраков

В лагере беженцев им не пришлось обменивать цепочку на еду, а когда они попали в Америку и стало ясно, что больше голодать не придется, Амара торжественно, будто фамильную драгоценность, надела цепочку Тире на шею, сообщив, что она ее «освятила». Когда Тира поинтересовалась, каким образом – ведь в Миннесоте тогда не было ни буддийских монахов, ни храмов, тетка объяснила, что сходила в собор Св. Павла с медным куполом на Саммит-авеню, незаметно зажгла свечку и помолилась перед статуей распятого Христа.

– Мы же обходимся тем, что есть, – объяснила она Тире. – Значит, удовольствуются и боги.

– …Или можно съездить в их родную деревню или город, если вам известны такие подробности. Как правило, выжившие возвращаются в родные места, надеясь, что их близкие, если им посчастливилось уцелеть, тоже придут домой. Вероятно, там сейчас и надо искать пропавших…

С тех пор Тира считала цепочку своим талисманом, защитой от забывчивости, вечным напоминанием о том, как близко к смерти они были и как по-прежнему близка она к мертвым. Мог ли солдатик добраться до родной деревни? Амара говорила – Пхам Круос у Сиемреапа. Мертвого или живого, Тира чувствовала Чи рядом с собой.

– Есть еще Туол Сленг, – очень тихо, так что она едва расслышала, добавил мистер Чам.

Туол Сленг, самая страшная тайная тюрьма режима Пол Пота. Слухи о тамошних пытках наводили ужас. При Пол Поте Туол Сленг была известна под таинственным кодом С-21 лишь руководителям высшего эшелона и тем, кто там работал. Из четырнадцати тысяч мужчин, женщин и детей, отправленных в Туол Сленг, выжила лишь горстка взрослых; из детей не уцелел никто. Сейчас тюрьма превращена в музей, и там большая экспозиция фотографий жертв.

– Нелегко заставить себя прийти в Туол Сленг, – сказал доктор Нарунн. – Если войдешь, придется жить с этим до конца жизни. Большинство камбоджийцев, по-моему, до сих пор не побывали в Туол Сленг, а те, кто отважился, сделали это по единственной причине – в надежде узнать что-нибудь о судьбе своих близких.

Больше Тира ни о чем не спрашивала, и остаток поездки прошел в тишине. Девушке казалось, что она долго блуждала по бесконечно длинному, темному лабиринту и в итоге наткнулась на стену непроглядного мрака. Она боялась бездонной пропасти по другую сторону.

Август 1973 года.

Тунь вошел в детскую и, приподняв край москитного полога, наклонился поцеловать дочку и вдохнуть запах ее волос, желая почувствовать невинность, контрастирующую с вонью подпольной политики, темной и затягивающей, как никотин, въевшийся в его кожу и одежду. Видимо, девочка вдохнула ядовитый смрад, который он принес с собой, или ощутила движение отца, потому что шевельнулась и пробормотала сквозь сон:

– Папа, я тебя ждала, а ты не приходил. Ты разбил мои чувства.

Она перевернулась на живот, желая, видимо, увидеть новый сон, получше. Временами она то признавала его, то отказывалась, как от чужого, как умеют только дети, без злобы и осуждения, без взрослой усложненности. Для нее любовь не сложнее одеяла – можно завернуться или сбросить ненадолго, даже отправить пинком подальше, если любовь становится чересчур тяжелой, но она всегда должна быть рядом, теплая и универсальная, на случай нужды. Утром, когда дочурка проснется, она будет любить его, как раньше, как любила всегда, с совершенно целыми чувствами и неразбитым сердцем.

Светящиеся стрелки часов на консольном столике у двери темной гостиной говорили, что уже почти десять. У него хватит времени собраться и дойти в условленное место – к паромной переправе у моста Чрой Чангвар. Последние месяцы Тунь казался себе незваным гостем, нарушителем, проникшим в собственное существование, тайком выскальзывавшим из одной тени и пробиравшимся в другую. Шаги соблюдали хореографию секретности, затеяв медленный, но верный танец исчезновения. «Лик клуан. Луп клуан. Касанг праватаруп тхмей» – спрячься, сотри все следы, создай себе новую биографию.

Тунь зажег керосиновый фонарь, стоявший возле часов, и взял его с собой. Тени росли, поворачивая вместе с ним, и требовали себе все стены и потолок, как фантомные диссонансы.