Музыка призраков

На этом юнец ушел, закрыв дверь снаружи. «Смирись. Терпи». Туня озадачила двойственность, двусмысленность слов. Конвоир пытался его поддержать? Был ли это совет, облеченный в командный тон – «Делай, что нужно, и выживешь», или просто приказ: «Терпи и будешь жить»? Тунь продолжал стоять на одном месте. Если двинуться, он сломается; надо найти, за что держаться. Мысль. Мелодию. Даже одна нота сгодится. Дтум. Дтум. Дтум. Он попытался подражать барабанному бою, большому басовому барабану, с которым идут во главе похоронной процессии. Умер человек – не близкий знакомый, не приятель, но все же товарищ по революционному движению, и раз похорон не будет, пусть хоть одна нота отметит его уход, подчеркнет паузу, оставшуюся вместо его дыхания. Но из горла ничего не вылетело. Тунь попробовал снова. Ничего. У него возникло странное чувство – может, это сонный паралич? Однако он не сомневался, что не спит, и хотя стоял прямо, увидел себя лежащим, и что-то было на груди. Чье-то присутствие, несомненный вес. Печаль. Но чья? Его собственная? Неужели он мертв? Если бы он видел собственное безжизненное тело, тогда он не мог бы печалиться о своей смерти. Когда погиб Прама, на его похоронах Тунь попытался объяснить Сите, что такое смерть. У него не хватило мужества сказать дочери, что он сам считал правдой: с самого рождения каждый наш шаг ведет к смерти. Вместо того он начал рассказывать о песнях и мелодиях, исполняющихся на разных этапах похоронной церемонии:

– Понимаешь, есть музыка, чтобы разбудить душу покойного, и есть другая музыка, чтобы ее успокоить, когда дух поймет, что он уже перестал быть частью мира живых. А еще есть музыка, чтобы проводить его в иной мир…

Он сознавал, что отклоняется от истины: получалось, что смерть – тоже путешествие, только куда нежнее и поэтичнее жизни и в каком-то смысле предпочтительнее. Он говорил дочке об инструментах ансамбля «музыки призраков»: о маленьком гобое, чьи невесомые вздохи подражают ветру – дыханию вечности, о гамелане с девятью гонгами в форме полумесяца, чья волнообразная гармония, если выбивать ноты в непрерывной последовательности, напоминает бесконечный цикл времени; о барабане, который отмечает конец одного путешествия и начало следующего, ускоряя шаги покойного к царству духов. Когда Тунь договорил, дочь заявила:

– Когда я умру, я хочу, чтобы ты играл на всех инструментах в мире, одним за другим! Я хочу, чтобы ты спел мне все песни, которые знаешь! Обещай мне, папа! Обещаешь? – Он кивнул, и девочка договорила тише: – Хорошо, потому что я хочу никогда тебя не покидать.

Он хотел тут же и уйти с похорон, увести ее как можно дальше от смерти… Тунь понял, какая тяжесть давила ему на грудь: это была тоска по дочери. С забившимся сердцем он снова услышал голосок Ситы, словно она тоже была в хижине: «Что ты здесь делаешь? Возвращайся домой!»

Но ему казалось, что они дома, что он как-то добрался в Пномпень, потому что дочь оказалась в его комнате, в окружении музыкальных инструментов, дуя в тот, стуча по этому, щипля наугад струну и любопытствуя о новинках в его коллекции.

– Папа, а это что? – спрашивала она, и голосок и слова были настолько нежными, что он осмеливался поверить, что прощен – прежде всего за то, что вообще уехал, оставив Ситу, да еще и посреди ночи.

– Это листок с тикового побега.

– Побега? Это такое дерево-подросток?

– Да, дерево-подросток, ростом с тебя.

– А для чего, папа? – Сита покрутила листок, держа его за черешок двумя пальчиками.

– Для музыки.

– А как на нем играют?

Тунь взял у нее листок и зажал губами, как язычок мундштука у деревянных духовых, и листик стал инструментом. Тунь дул через него, сплетая простой мотив своим дыханием, а листок вибрировал, треща, как цикада.

– Папа, он живой, живой! – Сита восторженно захлопала в ладоши.

– Да, – согласился Тунь. – Дай душу музыки чему угодно, и оно запоет.

Дочка повернулась к барабану и ударила по нему: дтум! Всего один раз, но достаточно громко.

Тунь очнулся от своего транса. Ему стало легче – он уже не чувствовал себя парализованным, однако он снова был один. Конечно, думал он, конечно… Можно было сразу догадаться – не та нота, не та тональность и вообще не тот инструмент. Тунь начал напевать вслух: «Дтум – дтак – да-рам – дтум – дтак – да-рам – дтум – дтак – дтак – дтум», подражая двухголовому сампо, священному барабану, называемому инструментом Учителя, Мастера. Когда он объяснял Сите, что бóльшая голова называется «учитель», а меньшая – «ребенок», дочка обрадовалась и решила, что сампо придумали специально для них с папой, что это их личный инструмент.

Тунь нашел то, что искал, – причину терпеть. Он держался за одну мысль – Сита, Сита, Сита. Он должен выжить. Это единственный способ снова ее увидеть. Любой ценой он должен выжить и вернуться к дочери.