Музыка= радость и боль моя

Эти и другие проблемы, острые, наболевшие, неотложные, требуют широкого обсуждения и прежде всего на страницах печати. До 1917 года выходил специальный журнал “Музыка и пение”. Было бы очень целесообразным иметь подобный журнал и в наше время. На страницах такого журнала нашли бы место различные вопросы, связанные с музыкальным театром, пением, были бы уместны дискуссии, в которых приняли бы участие и исполнители, и композиторы, и режиссеры, и теоретики музыки и истории.

Вспоминается в связи с этим интересная дискуссионная статья М. Гринберга (Сокольского) в журнале “Театр” о Шакловитом в “Хованщине”*.

# * Статья М. Гринберга “Ария Шакловитого” опубликована в журнале “Театр”, 1979, № 6.

Противоречивость Шакловитого ясна: с одной стороны — это убийца, с другой... В его уста вложена такая философия, такая печаль за родину, такая грусть, что трудно представить себе сочетание подобных качеств в одном человеке. Вот и М. Гринберг ставит вопрос о раздвоенности образа Шакловитого. Но надо вспомнить, что в истории таких примеров немало. Разве не подтверждение тому образ самого Петра I? М. Гринберг размышляет, кому могла бы принадлежать ария Шакловитого — Досифею? Голицыну? Вряд ли... Петру?

Не лишена основания и мысль М. Гринберга о передаче арии безымянному певцу, как Бояну в “Руслане и Людмиле”. Сама идея не вызывает у меня удивления и легко осуществима. Беседа на эту тему может представить интерес и для авторов-композиторов и либреттистов, и для исполнителей, и для слушателей. Вот пример возможных дискуссий на страницах предполагаемого журнала.

Проблема соотношения видимого и слышимого в опере, оформления, учитывающего специфику оперного спектакля, представлена в данной книге главным образом в статьях о Ф. Ф. Федоровском. Но говоря о художниках, с которыми мне довелось служить, нельзя не вспомнить таких, как Дмитриев, Курилко, Вирсаладзе, Нестеров, Кончаловский, Фаворский (Москва), Косьмина, Петрицкий (Киев), Гвоздиков (Полтава). Каждый из них достоин того, чтобы рассказать о нем, поведать о его исканиях, удачах, о свершенных и неосуществившихся замыслах, о радостях и трагедиях. Ведь, например, тот же Федор Федорович Федоровский — человек, живущий в мире цвета, света, формы, в конце жизни ослеп... Повести об этих людях ждут своего часа.

Продолжая думать об опере, о музыке — а это тема для меня, как я уже говорил, конца не имеет, — не могу не вспомнить те невозвратимые утраты, которые на многие годы лишили слушателей возможности приобщаться к музыке, великой, очищающей.

На протяжении скольких лет не исполнялась 6-я симфония Чайковского, произведения Рахманинова?! Как перекраивали тексты Апухтина, Ратгауза, А. К. Толстого, если встречалось слово “Бог”! Тексты переделывались, чтобы спасти гениальную музыку — дать возможность ей звучать. То же происходило и с оперными ариями, оперными героями.

Не со всем можно было примириться — приходилось отказываться от участия в спектакле. А все эти новации делались только во имя того, чтобы аппарат, управляющий искусством, жил спокойно.

Нельзя забыть, как в свое время рецензент Бронштейн в разборе постановки оперы “Садко” писал — посмотрите, мол, афишу Большого театра, на ней увидите царя Салтана, царя Бориса, царя Ивана (“Псковитянка”), князя Игоря, короля Филиппа (“Дон Карлос”), князей (“Русалка”, “Сказание о невидимом граде Китеже”). Сегодня душа его не волновалась бы — многого не досчитывается афиша Большого театра. Сколько же было подобного пустословия и какой вред оно нанесло!

Вспоминаю свои первые сезоны в Большом театре. Я уже говорил, что пришел в театр с готовым репертуаром, и за время службы в Большом подготовил по существу только три партии: Юродивого (“Борис Годунов”), принца (“Иван-солдат”) и еще одного принца (“Любовь к трем апельсинам”).

Оперу С. Прокофьева “Любовь к трем апельсинам” ставил замечательный артист Алексей Дикий. Он стремился решить ее в гротесковой манере и очень поддержал меня в сцене смеха, когда я пересчитывал “ха-ха-ха...” и т. д. Он сказал мне: “Твой смех — ключ ко всей опере” и убеждал: “Выйди с одним усом”. Понимание между нами достигалось очень быстро.

Оперой “Борис Годунов” в 1927 году дирижировал М. М. Ипполитов-Иванов. Я был очень рад, когда совершенно неожиданно получил недавно в подарок пластинку, на которой записана сцена Юродивого с оркестром под управлением М. М. Ипполитова-Иванова. Запись 1927 года. Есть у меня, и он мне очень дорог, портрет Михаила Михайловича, подаренный им с теплой надписью.

Абсолютно убежден в том, что Москве необходим экспериментальный музыкальный театр, об этом я уже говорил неоднократно. И то, что я вновь и вновь возвращаюсь к этому вопросу — свидетельство того, как он меня волнует. Ведь только в портфеле Союза композиторов СССР существует свыше 500 опер, уже оплаченных, готовых к исполнению, к работе над ними. То, что они лежат невостребованным капиталом, — всеобщая грусть — и авторов, и исполнителей. Я уж не говорю о богатствах классического наследия.