Музыка= радость и боль моя

Голосеево... Кругом лес, открытие Дома-музея М. Т. Рыльского. Множество народа. Деятели культуры — писатели, артисты, музыканты. Среди них — Н. Ужвий, Е. Пономаренко, А. Малышко, В. Костенко, О. Гончар, П. Воронько, М. Стельмах, А. Ющенко. Тут и руководители культуры. Помню, как один из заместителей министра культуры, еще молодой человек, сын своего отца в чинах, разговаривал со мной по телефону, согласовывая программу. Называю произведения. Возражений нет. Репетируем с капеллой бандуристов старинную украинскую песню “Ой у полi криниченька”. В конце подходит ко мне руководитель капеллы А. Миньковский: “Нельзя, у нас это запрещено” (разговор идет по-украински).

— Почему?

— Не знаю.

— Кем?

— Не знаю.

После репетиции разговариваю в ЦК партии Украины. Сказанное вызвало удивление: “Этого быть не может!”

Чтобы легче было судить о, мягко говоря, должностной неразумности, приведу полностью слова песни.

Ой у полi криниченька,

З не"i вода протiкає.

Он там чумак ciрi воли пасе

Та з криницi напуває.

Воли ревуть, води не п'ють,

Бо в Крим дорiженьку чують.

Он бог знає та бог вiдає,

Де чумаченьки ночують.

А ночують чумаченьки

В кримськiм степу при долинi,

Розпустили та cipi воли

По зеленiй муровинi.

Бодай же ви, cipi воли,

Та в Крим по сiль не сходили,

Ой як ви менi, та молодому,

Ой та й жалю наробили!..

Ой вмер же чумаченько,

Ой та в недiленьку вранцi,

Ой поховали та чумаченька

Та в зеленому байрацi.

Насипали над чумаком

Та високую могилу,

Ой посадили та в головоньках

Та червоную калину.

Полинула зозуленька

Та й сказала “ку-ку!”.

Ой подай, сину, подай, орле,

Та хоч праву, праву руку.

Ой рад же я, моя мати,

Та й обидвi подати,

Ой та налягла сирая земля,

Ой та трудненько пiдняти.

Пел ли я на открытии? Пел. Но как! Пел один, без сопровождения. Сидели бандуристы, но молчали. Что это? Вызов? Кому? Зачем? Защита интересов общества?

Там же, около дома М. Т. Рыльского, мы начали беседу с Р. В. Бабийчуком, бывшим тогда министром культуры УССР.

— Объясните мне, пожалуйста, почему это нельзя петь?

—Какая Вам разница? У Вас много есть того, что Вы поете, и кроме этого!

— Почему нельзя петь старинную народную песню, которая, кстати, издана чуть ли не в этом же году? Это любимая песня Рыльского.

—Нас тоже надо уважать,— последовал ответ.

Прошло 25 или 30 лет, а забыть не могу! А сколько подобного было в творческой жизни.

Поскольку я заговорил об этом, то не могу не вспомнить и такой случай, который не может уйти из памяти.

Концерт в оперном театре Киева. С капеллой бандуристов, пианистом и ударником я срепетировал номер из “Реквиема” Берлиоза— “Sanctus”. На концерте перед выходом на сцену без предупреждения исчез пианист. Директива? На сцене был не рояль, а как было задумано — фисгармония. В итоге — я сам накачивал меха и пел, бандуристы держали педальный аккорд. А ведь свой “Реквием” Берлиоз посвятил памяти парижских коммунаров, исполняли его четыре хора. Вот так. Когда-то мне Сталин задал вопрос “Кто мешает?” (Речь шла о вальсе “На сопках Маньчжурии”.) Молчал я. Не хочу, чтобы мешали, но еще больше не хочу трагедий...

Максим Тадеевич Рыльский не был репрессирован. Но две недели подушкой ему служил узелок, где было собрано все необходимое, что разрешалось брать при аресте. К счастью, чаша эта его миновала.

1974, 1992

Иосиф Уткин

Время — этот великий испытатель — с большой остротой дает ощyтить, что было в нашем обществе ценным, показательным и что — быстропроходящим, поглощаемым медленной Летой. На всех праздниках искусства, поэзии как бы незримо присутствует Уткин. И если бы он был среди нас сегодня, он многому бы порадовался. Как он в начале войны, с болью и горечью называя очень авторитетные имена, возмущался недальновидностью, сановностью и леностью... И ведь многие его предсказания сбылись.

Двадцатые годы. Квартира А. В. Луначарского. Здесь Александр Жаров, Безыменский, Маяковский, Алтаузен, Асеев и в “байронке” — Уткин. Штаны неведомо какие, но отглаженный воротник сорочки, шевелюра черных волос... Ему сразу хотелось быть взрослым, и для этого имелись основания, потому что он находился в кругу людей, о которых уже говорилось. Среди них были и такие мастера, как И. Москвин, М. Чехов, В. Качалов. Анатолий Васильевич Луначарский восхищался “Рыжим Мотэле”.

Было и такое — возможность поединка из-за прелестницы; с рапирой в руке на одной стороне Иосиф, на другой — я. Меня научила профессия стреляться, падать, умирать, потом — подниматься. Иосифу же была свойственна сибирская удаль. И пусть чувство любви к “ней” ни с чем не сравнимо, но как все эти годы не хватает Уткина среда нас!