Музыка тишины

Тогда Амос встал и бросился к сыну, который тем временем освободился от материнских объятий и теперь сидел на кровати, ошеломленно глядя на родителей. Бедный Амос взял ребенка на руки и тихо и нежно объяснил: «Ты помнишь синьора Этторе? Это тот добрый дядя, которого звали так же, как тебя. Так вот, его больше нет».

«Папочка, а что значит „его больше нет“?» – спросил Этторе, который как раз находился в том возрасте, когда дети постоянно задают вопросы.

«Нет! Я неправильно сказал! – ответил растроганный Амос. – Он есть и всегда будет, просто мы не сможем его больше видеть; но он всегда будет жив в нашей памяти и наших сердцах! Хорошо?»

«Хорошо, папочка! Хорошо, только я не совсем понял!» – сказал малыш и убежал.

А Амос закрылся в своем кабинете, сел за письменный стол, облокотился на него локтями и задумался, пытаясь обрести хоть немного покоя: смерть Этторе была для него абсолютно невообразимой вещью. Как могло такое банальное происшествие отнять жизнь у столь сильного и стойкого человека?!

До этого Амос ни разу не думал, что Этторе может умереть. В его глазах этот человек был непобедимым, идеальным, вечным, как сама мысль. Но вот он ушел, сделав все, что должен был сделать, и в своем последнем путешествии в Бремен с Амосом он преподал ему свои последние советы: своего рода моральное завещание, которое Амосу не забыть никогда.

XXXIV

Амос приехал на площадь перед церковью в смятенном состоянии духа. Его отчаяние с каждой минутой становилось все более невыносимым. Он сжал зубы и кулаки и набрал в легкие побольше воздуха, чтобы не разрыдаться. Элена молча шагала рядом с мужем, стараясь не смотреть на него. По другую сторону от Амоса шел его брат Альберто; сзади следовали Адриано, Верано, Карло и Джулиано – словом, все верные друзья, которые никогда не покидали его в сложные моменты жизни.

Когда Амос вошел в церковь Лайатико, храм, с которым у него были связаны самые светлые и радостные воспоминания, был заполнен людьми, пришедшими проститься с Этторе. Гроб уже стоял у подножия алтаря, и в нем покоилось тело усопшего. По спине Амоса побежали ледяные мурашки, а желудок сжался от ужаса и боли.

Духота, всепроникающий запах ладана, смешанный с ароматом цветов, скорбные лица и печальные голоса собравшихся привели Амоса в такое отчаяние, что он чуть не потерял сознание. Он нашел свободное место на скамье и сел.

Отпевание началось, но Амосу никак не удавалось сосредоточиться. С низко опущенной головой, закрыв лицо руками, он следовал за своими мыслями, уносившими его в прошлое; он пришел в себя лишь тогда, когда священник заговорил о покойном, – тогда Амос встряхнулся и стал внимательно слушать. Святой отец рассказывал о жизни Этторе, его христианском пути, но все, что он говорил, было так далеко от истины, что показалось Амосу чуть ли не оскорбительным.

«Да что он такое говорит? О чем рассказывает этот священник? – спрашивал он самого себя. – Неужели это он об Этторе? Он что, так плохо его знал? Или просто не может простить ему, что тот так редко показывался на воскресных службах? Но ведь дон Карло всегда находит добрые слова для всех!..»

Сердце Амоса наполняла горячая досада; он подумал о том, чтобы взять слово самому, пока не кончилась похоронная церемония, и попрощаться с Этторе с подобающей любовью, теми словами, которые действительно следует произносить в таких случаях.

«Я буду говорить у подножия алтаря, – подумал он, – встану рядом с гробом и расскажу об Этторе всем этим людям, которые любили его, как и я, и так же, как и я, получили от него что-то в дар, и дар этот незабываем, будь то совет, помощь или просто доброе слово!» Он вновь перестал слушать и погрузился в мысли о том, какой будет его речь.