Музыка тишины

… Оставить все и далеко убежать,
Далеко от взглядов людских,
От этой жизни, сотканной из ничего,
Убежать, держа тебя за руку.
А после обнаружить, словно по волшебству,
Что мы в плену своих желаний,
Побежденные одним и тем же чувством,
Потерянные в нежном безумстве:
Любить тебя, осыпая поцелуями,
Сперва невинными, затем запретными,
Искать под одеждами тепло твоей кожи,
Бесстыдными ласками ее покрывая.
Но мечта эта длится лишь миг,
И я по-прежнему один, глупый мечтатель,
Верящий в сказку любви,
Что дарит иллюзии, околдовывает и исчезает…
Откуда-то летит печальный колокольный звон,
Чтобы поведать мне о наступленьи ночи.
Я одинок, ты далеко, как этот колокол,
И душа моя рвется на части.
Что это? Страх или печаль?
Что сердце мне сжимает?
Что это за тревога и борьба,
Бушующие при мысли о тебе?
Все во мне горит огнем,
Мне так не хватает твоих поцелуев и улыбок,
И мысли о тебе все мучают меня.
Боюсь спросить: ты думаешь ли обо мне?
Или другой твое волнует сердце?
И на закате дня приходит он к тебе?
Но все равно моя любовь сильнее…

Напечатав последнюю строчку, Амос заметил, что забыл про название. Он задумался: эти стихи были написаны в плену мечты, он вложил в них и свои надежды, и тайные желания, и это показалось ему неплохим началом. Название он счел делом второстепенным. Но потом вернул каретку пишущей машинки в самый верх листа, где оставил достаточно свободного места, и написал первое же название, которое пришло ему в голову: «Мечта». Затем он попробовал прочитать свое стихотворение вслух, чтобы проверить, хорошо ли оно звучит; разумеется, по сравнению с лирикой Гоццано это было ничто, но все же Амос остался доволен и даже охотно простил себе некоторую стилистическую неуклюжесть. Он сложил листок со стихотворением и спрятал его среди страниц энциклопедии, а потом поднялся и отправился подышать свежим воздухом.

Близилось время заката, весеннего заката, когда стоит мягкая погода и легкий бриз приносит с моря нежные ароматы природы, пробуждающейся от зимнего сна и стремительно расцветающей. Амос дышал полной грудью, и странное ощущение охватывало его: словно новые силы проникали через ноздри и распространялись по всему телу – силы, которые заставляли его что-то предпринимать, энергично размышлять, передавать свои мысли окружающим… Его душа нуждалась в друге, которому он мог бы помогать, во враге, которого он мог бы победить, в идее, в которую он мог бы поверить, и в другой, которую мог бы отвергнуть; его душа нуждалась в действии – ему хотелось совершить что-то, чем он мог бы впоследствии гордиться, чтобы с наслаждением произнести: «Это дело моих рук».

Он пустился бежать со всех ног и вскоре оказался перед домом своих друзей детства. Серджио, один из двух двоюродных братцев, с которыми он провел все свои детские годы, возился во дворе с мопедом. Ребята быстро сговорились, затем Серджио помыл руки, и они уехали, оседлав маленький мопед, вовсе не предназначенный для того, чтобы возить двоих, – уехали, как говорится, куда глаза глядят, на поиски приключений. И даже если то, что потом случилось с Амосом, не назовешь удачей – это, вне всякого сомнения, было незабываемым событием.

Когда они приехали на центральную площадь, Серджио остановился и запарковал мопед. Затем молодые люди пешком отправились в небольшой молодежный клуб, располагавшийся в помещении, которое состояло всего лишь из двух комнат и малюсенькой ванной.

В первой комнате был простой бар: стойка, доставшаяся от одного из деревенских кафе, столики со стульями, игральный автомат, телевизор, холодильник с мороженым – и все. Во второй комнате стояли только диваны с креслами и музыкальный проигрыватель. Помещения были смежными – их соединял проход в виде арки. Единственным межкомнатным барьером служила штора, кое-как прикрепленная под потолком. Тот, кто хотел пройти, должен был просто отодвинуть занавеску – стучать было некуда. Поэтому входящий частенько нескромно нарушал уединение влюбленных парочек, доверившихся полумраку комнаты под звуки стереопроигрывателя.