Музыкальная геометрия мира: музыка и мы. Игра-эксперимент «Узел» в письмах к М.

Атомы – «волновые пакеты», по мнению физиков. Волновые образования, со своими доминантами в своей внутренней, электронной, жизни (электроны то возбуждаются, то успокаиваются). Атомы ведут себя, словно квинты, и, в конце концов, устанавливают между собой отношения такие же, как в октаве.

И внутри атомов – электрические заряды субатомных частиц (электронов (-), протонов (+), нейтронов(+-). Электричество и – притяжение-магнетизм.

Всё связано. Как и мыслил Пифагор. Даже не зная о субатомных частицах и электричестве. Ему достаточно было понимать космос, чтобы обнаружить связь:

КОСМОС – ВРЕМЯ – ЖИВЫЕ ЧИСЛА – МУЗЫКА – ЧЕЛОВЕК.

Это всегда будет делать его современником всех времён.

Нынче учёные – физики, астрофизики, космологи – говорят об а н т р о п н о м п р и н ц и п е Вселенной.

Anthropos – греч. – человек.

٭ ٭ ٭

…Вселенная – как мы…

Знаешь, мне всё-таки больше по душе мысль, что мы – как Вселенная. Это не так заносчиво. Мы – микроподобие Вселенной, и она – в нас, в нашей Мысли о ней и о себе. Это внушает уважение ко Вселенной. И к себе – тоже.

Возможно, по этой причине Пифагор не стал пренебрегать коммой – этим микрозвуком, микроинтервалом. В «микро» зачастую и оказывается вся соль: микрокапсула-железа координирует нашу жизнь; микромир субатомных частиц-волн в современной физике и астрофизике ведёт к постижению тайн Вселенной…

Теория музыки своеобразно оказалась связанной с современными теориями о строе Вселенной – хотя бы та же теория струн (гиперструн).

Пифагор вживил комму в свой музыкальный строй, уточняя с её помощью его главные пропорции. Он обогатил коммой эти главные пропорции, отшлифовал их микрозвуками, дал им дыхание: колебательность, вибрацию. Он вдохнул в звуки душу – из тончайших изменений, которые созвучны богатству наших эмоций. Головокружительно то, что сделал он это – математически!

Как он мог это сделать? –

Используя принцип п о д о б и я.

Вот из скрещения противоположных квинт он получил т о н – как мерило, меру, универсальную такую меру расстояний между звуками в октаве.

Таких мер набралось 6 (шесть).

И действительно, на нашей волновой полосе частот мы можем увидеть, что все главные консонансы октавы приходят ко всеобщему согласию через шесть волн главного тона – примы.

Распределение звуков в октаве по тонам привело к необходимости один из шести тонов разделить пополам – надвое.

Так появилась л и м м а – половина т о н а, полутон; одна из малых мер. И она вошла в систему звуков-интервалов в октаве. Как звук, она как раз оказалась на месте кварты (фа, а также октавное до).

Лимма поделила тон надвое так же, как скрещённые квинты поделили октаву на две кварты.

Это означало, что каждую лимму можно представить подобием кварты – на новом уровне, уровне микроинтервалов. А каждый тон можно представить подобием октавы – такой микрооктавой.

И тогда в этой микрооктаве ( размером в тон) между двумя лиммами (подобием двух кварт) образуется свой микротон (подобие т о н а) – комма.

Та самая комма, которая в настоящей октаве колеблется «между Солнцем и Луной».

Если к лимме прибавить комму, получится апотома – подобие к в и н т ы в настоящей октаве.

Лимма + комма = апотома

(Кварта + тон = квинта)

Пифагор создал новую шкалу для октавы – из микроинтервалов, и наложил её на прежде полученную шкалу – из привычных нам интервалов.

Как это могло выглядеть?

Посмотрим…

МАКРО– и МИКРО-

Рис. автора.

Если бы во времена Пифагора существовали клавиши, то мы, к своему изумлению, не обнаружили бы среди них привычных нам клавиш чёрных.

Почему?

Чёрные клавиши в том строе, которым мы пользуемся сейчас, показывают нам равномерно распределённые по октаве и чётко ф и к с и р о в а н н ы е половины тона – полутоны (лат. fixus – «прочный», «закреплённый»).

Полутон – самая маленькая мера этого знакомого нам строя. Дальше – ничего нет.

Как же это ничего нет?! – изумился бы, в свою очередь, Пифагор. – Разве космос так прост? Разве звуки конечны? Разве они так быстро и внезапно обрываются? Разве не летит их долгое эхо ( подобия-подобия-подобия…) в необъятные космические просторы?

В общем, при таком подходе, при таком м ы ш л е н и и о з в у к е, оборвать всё, как говорится, на полуслове – на полутоне – было немыслимо. Полутон не мог быть последней, конечной единицей измерения звукового пространства (пространства-времени на самом деле).

Если бы мы затеялись изобразить (начертить) подходящую клавиатуру, то в первом приближении она бы состояла только из белых клавиш. Она годилась бы только для до-мажора и ля-минора.

Из этого обычно и делается вывод, что первые музыкальные инструменты, начиная с древних шумерских арф, были пригодны для игры в до-мажоре и ля-миноре. Хотя, мы-то уже знаем, что никаких до-мажора и ля-минора тогда не было и в помине.

И всё же, на знакомой нам таблице мы видим что-то очень похожее на до-мажор. Да, нам так удобнее делать перевод с пифагорова музыкального языка на тот, что привычнее.