Музыкальная шкатулка Анны Монс

Уж она бы не стала сидеть в тереме, дите обихаживая, семечки лузгая да выспрашивая бабок о том, к чему мыши снятся. Нет: понеслась бы в Москву, не боясь ни бояр, ни Натальи Кирилловны… А ведь похожи они! Мысль эта была неожиданна для Петра, и он моргнул, отгоняя ее. Не вышло.

Похожи, Бог видит, до чего похожи!

Не внешностью: матушка, сколько он себя помнил, уже была нехороша, стара, и старилась все быстрее. Но взглядом, неторопливостью суждений, спокойствием…

На сей раз уезжал он, не столько будучи чем-то недовольным, сколько пребывая в странной, несвойственной ему прежде задумчивости…

…Анна открыла музыкальную шкатулку.

Подарок… Царь щедр, пусть многие и почитают его скупым, приговаривая, что даже жена его законная не имеет особой воли в тратах и пансионом живет меньшим, нежели Анна.

О его жене думать не хотелось.

Была царица Евдокия, мать наследника, но где-то там, далеко, так далеко, что порою Анне эта женщина казалась чьей-то злою выдумкой. Петр редко о ней упоминал, а когда и говорил, то злясь и сетуя, что Евдокия глупа и покорна. Овцой ее называл.

И на сердце у Анны становилось теплее.

Нет, не было в нем любви к человеку, с которым Анну связали судьба и Лефорт, но все же мелочная женская ревность грызла его порой. Как бы ни хороша была Анна, сколь бы ни славили ее ум и прозорливость, но этого слишком мало, и участь ее определена.

Быть ей, молодой и красивой, в любовницах, а нелюбой Евдокии — в законных супругах. Оттого порой, когда уж совсем немочно становилось на сердце, раскидывала Анна карты особым, цыганским раскладом, выискивая в пиках да трефах признаки грядущей болезни. Порою, просыпаясь в пустой своей постели, на мягкой перине, застеленной белоснежною хрустящей простыней, Анна лежала и думала о том, как бы все повернулось, ежели б не существовало Евдокии вовсе…

Мечтания ее были тщеславны и пусты, поскольку все ж была она женщиной разумной, осознававшей, что не позволят бояре Петру подобный брак. Костьми лягут, бунт подымут, но не дадут немке взойти на российский престол.

Однако же мечтания на то и мечтания, чтобы желалось невозможного.

Анне так и засыпалось легче, и отступали непонятные ей самой тоска, и страх, и горечь, которые появлялись после каждого приезда Петра. Спокойно становилось, будто призрачная корона избавляла от всех горестей разом.

Анна знала, что некоторые ее и без того царицей зовут, правда, не от уважения, а с издевкой.

Пускай.

Зависть — темное чувство.