Музыкальная шкатулка Анны Монс

Надолго задержаться — не выйдет. Москва ждет. Дума. Бояре. И Лефортова идея, которую Петр уже всею душой принял.

— О чем печалишься? — спросила Анна. — Оставь свои заботы ненадолго. Придет их время, а сейчас — мое… вижу, что уедешь скоро?

— Да.

— И надолго?

— Верно.

Всегда-то она была догадлива, синеглазая Анхен.

— Вновь разлука, — она взмахнула ресницами, изгоняя слезы. — До чего же ты неспокоен… только явишься — и тотчас исчезаешь. Порою я думать начинаю, человек ли ты вовсе? Существуешь ли? Или же — призрак, с которым меня жизнь свела?

Умела она говорить красиво, так, что не хочешь, а заслушаешься.

— Но как сомнения одолеют, вспоминаю я о твоем подарке…

Анна поднялась с постели и неспешным шагом — она как-то всегда ходила по-особому — подошла к полочке, сняла шкатулку, некогда им сделанную, и нежно провела ладонью по крышке.

— Призраки не способны на любовь, — со вздохом сказала Анна. — А ты… ты любишь меня? Ты забрал мое сердце и вряд ли вернешь, и я не требую иного, однако скажи: хотя бы немного, самую малость, любишь меня?

— Люблю.

Она кивнула, мол, верит всецело. И печальная улыбка тронула уста Анны.

— Любишь… я знаю. И сколь бы далека ни была твоя дорога, вернешься ведь?

— Вернусь, — пообещал Петр. И, движимый странным желанием, добавил: — Вернусь и царицей сделаю!

Сейчас он верил, что выйдет у него это.

— А жена твоя? — Анна склонила голову к плечу. — Что с нею станется?

Жена… Давно не видел Петр Евдокии. Знал, что живет она при Кремле, что ни в чем нужды не испытывает, письма пишет слезные, да только отвечать ей недосуг. Родня ее многочисленная под ногами путается, мешается, всюду они лезут, как тараканы…

Нет, Евдокия не станет им помехою. Молится она за душу Петра? Вот пусть и дальше молится, хватит в России монастырей, готовых принять этакую монахиню.

Вот захочет ли пойти туда?

А кто ее спрашивать-то станет? Как Петр повелит, так все и будет.

— Сделаю, — уже тверже повторил он свое обещание. — Вернусь, и все переменится. Вот увидишь!

Анна будто и не слышала, сидела, склонившись над шкатулкой, слушала музыку и любовалась стеклянным озером.

Все же непонятный народ — бабы!

Звонок раздался в шестом часу, и Ксюша, нашарив телефон, спросила:

— Кто?..

Она попыталась понять, где находится, потому что место было чужим и, определенно, незнакомым.

— Ксюха! — взвизгнули в трубку. — Живая!

— Живая, — Ксюша потрогала льняную простыню, которых в ее квартире отродясь не водилось. И высокую спинку кровати, и обои, шелковистые на ощупь.

Точно. Она в гостях. У Игната. В комнате, аккурат для гостей и предназначенной.

— Стефка, ты? — Ксюша села и потерла босой левой ступней правую ногу. — Что случилось?

А в том, что нечто случилось, сомнений не было: Стефа не имела обыкновения трезвонить по пустякам. Она торопливо пыталась рассказать обо всем и сразу.