Музыкально-эстетическая концепция А.Н. Скрябина

Камерный театр А.Я. Таирова (театр неореализма, «эмоционально насыщенных форм») отличается одновременно и от натуралистического Художественного театра К.С. Станиславского, и от условного театра Вс.Э. Мейерхольда. А.Я. Таиров полагал, что в театре нет места обыденности, здесь должен царить вечный праздник. Он провозглашает самостоятельную ценность сценического искусства и воспитывает актера как виртуозного мастера, владеющего различными театральными жанрами и формами. А.Я. Таиров исходил из того, что актер и его тело – реальны, а совсем не условны, что все элементы сценического действия (музыка, декорации, литературное произведение, костюмы) должны быть, прежде всего, направлены на раскрытие его мастерства. Артисту, по мнению А.Я. Таирова, следует быть подлинным творцом, не скованным чужими мыслями и словами, а спектакль не должен во всем следовать за пьесой. Как известно, Вс.Э. Мейерхольд старался упразднить трехмерное сценическое пространство, превратить его в двухмерное при помощи живописных панно (его союзниками стали художники Н.Н. Сапунов, С.Ю. Судейкин, Н.П. Ульянов, В.С. Денисов и др.). А.Я. Таиров, напротив, стремится к созданию объемных пространственных декораций, цель которых – предоставить актеру реальную базу для его действия (здесь развернулась деятельность Н.С. Гончаровой, А.В. Лентулова, П.В. Кузнецова, А.А. Экстер). Для А.Н. Скрябина же, неоднократно высказывавшего идеи об уничтожении рампы, «не театр, не представление, а совместное действо, переживание» имели основополагающее значение [209, 332].

Одним из самых ценных памятников музыкально-эстетических исканий эпохи является знаменитая «Летопись» Н.А. Римского-Корсакова. Наряду с описанием специфики творчества композиторов «Могучей кучки», а также направленности деятельности «Беляевского кружка», здесь упоминается «взошедшая в Москве звезда первой величины – несколько изломанный, рисующийся и самомнящий А.Н. Скрябин» [239, 269]. Кроме того, известна фраза Н.А. Римского-Корсакова о «Поэме экстаза» А.Н. Скрябина как о неком корне из отрицательного числа, о чем-то невозможном, непостижимом [239, 317].

Согласно мнению А.А. Альшванга, «творчество Скрябина было его временем, выраженным в звуках (курсив наш – А. М.)» [8, 123]. Появление в музыкальном мире такой фигуры как А.Н. Скрябин не могло не вызвать оживленные обсуждения, споры. Примером в данном случае может стать полемика, развернувшаяся на страницах журнала «Музыка». Если, например, Н.К. Метнер, один из хранителей традиций музыкального искусства, в своей книге «Муза и мода» утверждает незыблемость музыкальных законов, то А.Н. Скрябин вступает на путь теургического дерзновения, активизма. Подобный дух новаторства в той или иной степени был присущ многим современникам А.Н. Скрябина, например, С.В. Рахманинову, а также композиторам, обращавшимся к «первобытным варваризмам» [38, 234] – И.Ф. Стравинскому «русского» периода творчества, «раннему» С.С. Прокофьеву. При этом скрябинское единство рационального и эмоционального компонентов творческого процесса представлено доминированием первого у Н.К. Метнера, С.С. Прокофьева, И.Ф. Стравинского и преобладанием второго у С.В. Рахманинова [38, 236]. В процессе эволюции воззрений А.Н. Скрябина широта и объемность познавательного фактора в его творчестве уступают место динамичности и устремленности конструктивного начала [38, 237]. Композитор начинает создавать свои музыкальные произведения на основе «принципа единства» (вспомним, например, его знаменитые «гармониемелодии») [271, 257]. Однако парадокс заключается в том, что именно в результате подобного «ограничения» своего музыкального языка, А.Н. Скрябин добивается необыкновенной глубины, «бедовой» [271, 296], странной и загадочной красоты звучания, ставшей причиной эстетических разногласий.7