Музыкальные диверсанты

Саша Зелкин из Франции отращивает окладистую бороду и записывает в 1969 году диск с русским фольклором. Он надеется, что такая лубочная демонстрация любви к России поможет ему установить тесные контакты с советскими чиновниками и начать выгодный бизнес в СССР. Но посольские, едва заслышав Сашин мощный бас, выводящий с акцентом «Что мне горе, жизни море нужно вычерпать до дна…», сломя голову устремлялись от него прочь. Невдомек было Зелкину и его коллегам, что Советы не желали с кем бы то ни было делить славу русской песни. Тем более с какими-то, по их твердому убеждению, недобитыми белогвардейцами. В Советском Союзе даже на песни распространялась монополия государства.

Ярче всего эту ситуацию иллюстрирует пассаж из книги с лаконичным названием «Песня» главной советской звезды Людмилы Зыкиной [25], где она описывает свои немецкие гастроли в марте 1968 года:

«Во время гастролей в Западной Германии, где живет Реброву мне пришлось часто его слушать… Многих интересует, что я о нем думаю, как оцениваю этого певца?

Случались в карьерах артистов и казусы.

В 1970 году на концерте в Германии местные неонацисты решили, что Рубашкин прибыл прямиком из СССР агитировать своими песнями «за советскую власть» и принялись швырять в него яйцами и помидорами.

Когда один из «снарядов» алым пятном расплылся на белоснежном казачьем наряде, Рубашкин подал знак своему оркестру и те, побросав инструменты, вступили в бурную, но короткую рукопашную схватку.

Не выдержав казачьей удали, провокаторы ретировались и концерт продолжился

А кроме всего прочего, в последние годы пошла мода на Ивана Реброва и других “эмигрантов”, - обладание их записями, подобно увлечению стариной, стало для некоторых чуть ли не правилом хорошего тона… Монопольным правом в области ознакомления других стран мира с русской музыкой и песней завладели эмигранты, осевшие на Западе, русского, полурусского и совсем не русского происхождения типа Бикеля, Бриннера, Рубашкина и др. Особое место в этом ряду занимает Иван Ребров, который поражает своим действительно незаурядным голосом почти что в три октавы. Для западной публики он “кондовый славянин” с окладистой бородой и архирусским именем. Его концертный костюм непременно включает в себя соболью шапку и броский, яркий кафтан с расшитым золотом кушаком. Популярность Реброва складывается, на мой взгляд, из нескольких компонентов: хорошие вокальные данные (на Западе басы всегда были в большом почете), экзотический внешний вид, сценический образ этакого кряжистого русского медведя, акцент на меланхоличные и грустные русские песни, находящие особый отклик среди сентиментальной западной публики. <…> Его репертуар — удивительная мешанина из старинных русских песен (кстати, в убогой собственной обработке)… Модно петь “Подмосковные вечера” — пожалуйста, мелодии из кинофильма “Доктор Живаго” — извольте!