Музыкант в Зазеркалье

более во время террора. Тем более, если собеседники знакомы не

больше года. Видимо, это был человек, который не боялся

подслушивания…

А что же делала Вера Гучкова-Трэйл в том самом 1949 году, в

котором велись антисоветские разговоры в квартире Веры

Прохоровой? Она тоже вела антисоветские разговоры, только по-

английски.

«Уже в 1949 году, – пишет Ален Бросса, – когда Виктор Кравченко

в эпоху нарастания холодной войны открыл глаза западному

общественному мнению своей нашумевшей книгой «Я выбираю

свободу», она сопровождает перебежчика на публичных

выступлениях в качестве переводчицы. На фотографии,

опубликованной 4 мая 1949 года в газете «Ивнинг ньюс», Вера

Трайл стоит рядом с Кравченко, нервно затягиваясь сигаретой…»

(см. цитированную выше книгу Л. Анискович, с. 314–315).

Конечно, Прохорова могла не знать о профессии Веры Гучковой-

Трэйл. Но как выдающийся знаток своей родословной могла бы и

догадаться.

* * *

Вообще, Лубянка умела творчески использовать подслушку. Вот

цитата из воспоминаний Елены Боннэр, относящихся, правда, уже

к более поздним временам (1971 году), но почерк Учреждения тот

же:

«Мы [т.е. Елена Боннэр и Андрей Сахаров] прошли в его комнату,

которую за месяцы, что прошли с декабря, я уже знала до

последнего гвоздя в стене. Пили кофе, грызли печенье и то, что он

мне говорил в эти часы (он мне все еще – Андрей Дмитриевич, я

ему – Люся – вы), было потом пересказано в грязно-отвратитель-

ной тональности в итальянской газетенке «Сетте Джорно» со

ссылкой на меня, что я якобы это рассказывала про него своим

подругам. Прослушивание в его квартире было налажено хорошо».

(См.: Сахаров А., Боннэр Е. Дневники, т. 1. М.: Время, 2006, с. 65)

Как известно, дискредитировать Елену Боннэр в глазах Сахарова с

помощью подслушки не удалось. В истории моего отца все

обернулось иначе – травлей со стороны прогрессивной

общественности, не прекратившейся и после его смерти…

P.S. Недавно мне попался на глаза совершенно удивительный

документ, помещенный в книгу «Лубянка в дни битвы за Москву.

По рассекреченным документам ФСБ РФ». – М.: Издательский

дом «Звонница», 2002, с. 82–90:

<<СПРАВКА ОБ ОРГАНИЗАЦИИ ДИВЕРСИОННО-

ТЕРРОРИСТИЧЕСКИХ ГРУПП В РАМКАХ РЕАЛИЗАЦИИ

«МОСКОВСКОГО ПЛАНА»>>

14 октября 1941 г................ Сов. секретно

Для товарища Л.П. БЕРИЯ

<…>Агент «Лекал» – бывший офицер царской армии, старый

проверенный агент.

Оставляется в тылу противника с заданиями разведывательного

характера. Для успешного выполнения задания по нашему заданию

женился на дочери бывшего владельца «Прохоровской

мануфактуры», располагающей большими связями среди сотрудников

немецкого посольства в Москве и белой эмиграции.

В случае возвращения жене фабрик «Лекал» будет ими управлять и

займет соответствующее общественное положение.<…>

Со всеми вышеперечисленными руководителями групп и агентами

установлены пароли для связи.

КОБУЛОВ

ЦА ФСБ России, ф. К-1 ос, оп. 6, д. 84, л. 28-36.

Подлинник. Рукописный экземпляр исполнен Н.И. Эйтингоном.>>

Оставляю этот документ без комментариев.

Текст был впервые опубликован на портале Евг. Берковича (Заметки по

еврейской истории, 2007, №13).

3. «ЗНАЮТ ОБ ЭТОМ НЕМНОГИЕ»

Есть небольшая группа людей, которые знают, что датированное 28

февраля 1961 года письмо Марии Вениаминовны Юдиной ее

давнему другу, историку книги В.С. Люблинскому как-то раз

таинственным образом исчезло на полгода, а затем нашлось [1].

В этом письме, написанном Юдиной непосредственно после

встречи с моим отцом (отец показывал ей свой Реквием), есть

такие строки о нем [2]:

«Теперь должна Вам сообщить нечто величественное, трагическое,

радостное и до известной степени тайное. Слушайте: я написала

письмецо – «профессионально-деловое» по одному вопросу в

связи с Малером – Шуре Л[окшину], который его знает, как никто.

В ответ он написал мне, что очень просит меня повидаться с ним.

Я согласилась. Вчера он сыграл мне свой «Реквием» <…>

ШОСТАКОВИЧ ТЕПЕРЬ ПРОСТО БОГОТВОРИТ ЕГО. ЗНАЮТ

ОБ ЭТОМ НЕМНОГИЕ [выделено мной – А.Л.]. <…> Я рада, что

человек осуществил свою задачу, не зря живет на свете, что Я НЕ

ОШИБЛАСЬ, ВЕРЯ В НЕГО, И НЕ ОШИБЛАСЬ, ПОМОГАЯ

ЕМУ В ОБЫЧНОЙ ЖИЗНИ, И БЫЛА ЕМУ ДРУГОМ В

ТЯЖЕЛЫЕ ДНИ И ЧАСЫ [выделено мной – А.Л.]. Вот как. Не

сердитесь».

Упомянутая встреча произошла спустя пять лет после разрыва

отношений между моим отцом и М.В. Юдиной, случившегося из-

за распущенных не без помощи КГБ слухов о моем отце. Из

письма ясно, что Юдина поверила в непричастность моего отца к

арестам. И это при том, что технология клеветы, обнажившаяся в

последнее время, была моему отцу неизвестна. В письме, конечно,

обращает на себя внимание извиняющийся тон Юдиной – она

написала Локшину не записку, не письмо – а «письмецо», к тому