Музыкантша

— Да чего уж там… Если бы я вас не знала… К вам только спичку поднеси, вспыхиваете, как порох!

— Такой уж уродился. Но девочка просто клад, уж поверьте.

— Да верю я вам, не кипятитесь. Она вроде сейчас в квартире с сыном своей опекунши живёт? Она же ей квартиру завещала? Парень, я слышала, душевнобольной, и она за ним ухаживает.

— Всё так, всё так. Но что же здесь необычного? Женщина выпала из окна на работе, несчастный случай, не более того. Никто, знаете ли, не застрахован… Девочка-то здесь причём? А сынок у той женщины действительно больной, дебил вроде. Так Анжелочка его опекает, присматривает за ним. В дурдом, заметьте, не сдала, хоть и сама ещё ребёнок.

— Прямо мать Тереза.

— Не иронизируйте, уважаемая, за этим стоит трагедия. У девочки не простая судьба, отнюдь не простая… Все эти сытые детки и представления не имеют, что ей пришлось пережить и что она переживает сейчас. Отсюда и игра. Отсюда и глубина. Отсюда и этот надрыв, что хватает за душу и выворачивает её наизнанку. Когда я слышу её игру, мне кажется, что она стоит предо мной голая… Да, голая… совершенно беззащитная…

— Роберт Генрихович!

— Да перестаньте вы, Любовь Петровна! Никакой пошлости… Я пытаюсь передать вам свои ощущения… Я и сам впадаю в экстаз, практически религиозный. Вы знакомы с таким видом экстаза?

— Не доводилось.

— Вы много потеряли, скажу я вам… Потом чувствуешь себя совершенно пустым, как воздушный шарик.

— А вам-то откуда он знаком? Вы не перестаёте меня удивлять!

— Как-то случайно попал на проповедь. Знакомый один затащил. Что я там увидел, даже передать не могу… а потом я и сам наполнился таким восторгом, таким благолепием! Не помню, как и вышел оттуда… С тех пор от проповедников держусь подальше.

— И правильно делаете.

— Да, сами видите, я человек очень тонко чувствующий, меня легко вывести из равновесия…

— Да уж…

— Так вот, к чему это я всё. Я бы хотел, уважаемая, чтобы Анжелочке, учитывая все обстоятельства и необычайный талант, назначили государственную стипендию. Я настаиваю на этом. Таких людей надо холить и лелеять.

— Я приму к сведению.

— Это нужно не просто принять к сведению. Если хотите, это наше дело чести.

— Ну ладно, ладно. Я похлопочу.

— Будьте так любезны. Я на вас надеюсь. Пойду, пожалуй, студенты ждут.

— Идите, дорогой мой, идите… — Любовь Петровна сняла трубку телефона, — мне тоже позвонить нужно.

Роберт Генрихович, напевая, вышел. Восторг от того, что у него такая ученица, лился у старого музыканта через край. Он вообразил себя неким подвижником и решил сделать всё, от него зависящее, чтобы облегчить Анжеле путь на Олимп. Что этот путь состоится, он практически не сомневался.

* * *

Молодой человек с тонкими аристократическими чертами лица полулежал на диване в гостиной. Было очень душно, очевидно, назревала гроза. Молодой человек зевнул и обратился к девушке, стоящей у распахнутого окна.

— Послушай, Ангел! Что это там за история с дебилом? Может, расскажешь?

Девушка резко повернулась и метнула в сторону молодого человека обжигающий взгляд, от которого он смутился и опустил глаза.

— А тебе какое дело? С чего это ты вдруг заинтересовался?

— Да так. Сам не знаю. Увидел тебя у окна и вспомнил, что ты никогда мне толком ничего не рассказывала о себе. Я только знаю, что там была какая-то трагедия с твоей опекуншей. Выпала из окна, кажется. Остался её сын дебил, с которым ты одно время жила. Вот и всё. Но знаешь, хочется всё-таки больше узнать о своей будущей жене, с которой я собираюсь прожить долгую и счастливую жизнь.

— Он умер.

— Умер?

— Да, умер несколько лет назад, когда я заканчивала консерваторию… Он сошёл с ума и умер.

— Сошёл с ума?! Да он же был сумасшедшим… как он мог опять сойти с ума?!

— Тебе не понять… Ты бы мог сойти с ума, уже будучи сумасшедшим?… А он смог… он сошёл с ума от тоски и страха. И от любви ко мне. Ты бы мог сойти с ума от любви? Глупый вопрос. Конечно, нет. Это я виновата в том, что он умер. Я бросила его одного. Гастроли, концерты… концерты, гастроли… я не могла брать его с собой, а он не мог оставаться дома один… Сиделки отказывались за ним присматривать, потому что когда я уезжала, он впадал в страшную истерику. А когда я возвращалась, о Боже! Мне казалось, он сходит с ума уже от счастья. Мы гуляли с ним в парке… А потом мне снова пришлось уехать, уже надолго. И я сдала его в психушку! Это была очень хорошая частная клиника, но это не мешало ей быть психушкой. Я своими руками отвела его туда… Я предала его… мне нет прощения… Они там надели на него смирительную рубашку и сделали какой-то дрянной укол. Как он смотрел на меня! Я никогда не забуду… Потом я пришла за ним, но ему, как мне сказали, стало гораздо хуже. Он сидел один в палате и никого не узнавал. Мне разрешили зайти, он лежал такой тихий, будто невесомый… глаза закрыты… я взяла его за руку, он открыл глаза, зарыдал, вздохнул и умер… Наверно, не хотел быть мне обузой… Не хотел меня связывать… Ты понимаешь?! Умер, чтобы не мешать мне… Он знал, что музыка выше жизни, а любовь важнее смерти…