Музыканты в зеркале медицины

Весной 1829 года настало время его первой любви, которую он вначале хранил в строгой тайне ото всех. В конце концов Фредерик поделился своей тайной в письме Титусу Войцеховскому: «Уже прошло шесть месяцев, а я еще не обменялся ни единым словом с той, которая снится мне каждую ночь. Это мыслями о ней навеяно адажио в моем концерте (имеется в виду концерт фа-минор ор. 21 — прим.), она вдохновила меня на этот вальс, который я высылаю тебе (здесь Шопен имеет в виду вальс ор. 70, № 3, опубликованный в ре-диез-мажор — прим. автора). В этом письме от 3 октября 1829 года имени своей возлюбленной он не указывает. Стремление скрыть свой внутренний мир от окружающих — очень характерная черта, которую Шопен сохранил до конца своих дней. По всей видимости, этой таинственной возлюбленной была Констанция Гладковская, с которой он познакомился в Варшавской консерватории. Позднее она пела в Варшавской опере. Однако в пользу этого предположения говорят только весьма туманные намеки в письмах к Войцеховскому, причем нигде — ни в этих письмах, ни венских письмах, ни в штутгартском дневнике Шопена имя Констанции напрямую не упоминается. Таким образом, версия о «большой любви Шопена к Констанции», присутствующая во многих биографиях, документально ничем не подтверждается. И признание в его дневнике за 1830 год носит анонимный характер: «Ее образ не покидает моих мыслей. Мне кажется, что я не люблю ее, но все время думаю о ней».

Этот вопрос к тому же очень осложняет необычайно сильное дружеское чувство, связывавшее Фредерика с Титусом Войцеховским, поскольку при чтении писем создается впечатление, что их автор признается в любви не столько к Констанции, сколько к своему другу и адресату. Даже с учетом цветистого и экзальтированного стиля эпистолярного романтизма письма Шопена к друзьям, и, прежде всего, к Войцеховскому, заставляли и заставляют биографов задуматься: «Мой любимый», «Мой возлюбленный», «Протяни другу свои губы», «Я целую твои губы, ты разрешаешь?». Хотя известно, что у славянских народов существует обычай поцелуев между мужчинами, все же столь страстные выражения привязанности между друзьями одного пола не могли не вызвать у некоторых биографов подозрений в наличии гомоэротических моментов. Это подозрение не смог полностью развеять даже тот доказанный факт, что среди друзей Шопена не было ни одного гомосексуалиста. Более того, столь горячо любимый Титус не раз ставил друга на место словами: «Я не люблю, когда меня целуют». Здесь мы сталкиваемся с той же ситуацией, что и у Роберта Шумана — проявление с его стороны страстных дружеских чувств к скрипачу Йозефу Иоахиму и к Иоганнесу Брамсу заставляло биографов предполагать присутствие гомоэротических мотивов. Однако в обоих случаях не может быть речи о выраженной гомосексуальной ориентации. В свете современной психоаналитической «теории нарциссизма» здесь имеет место стремление к нарциссическому слиянию с партнером мужского пола, который в глазах данного индивидуума является воплощением иного идеала: силы, решимости, порядочности. От подобного слияния он ожидал, по всей видимости, укрепления мужского начала в собственной личности — действительно, по сравнению с Титусом, который давно стал мужчиной и очень энергично управлял своими имениями в Потожине, Шопен выглядел мальчишкой.