Музыкофилия

Несколько дней спустя совершенно случайно я услышал, что в Карнеги-Холл великий баритон Дитрих Фишер-Дискау будет петь цикл песен Шуберта «Зимний путь». Все билеты на представление были уже распроданы, но я присоединился к толпе у касс в надежде все-таки попасть на концерт. Мне повезло, я смог купить билет за сто долларов. В 1973 году это были огромные деньги при моей весьма скромной зарплате, но такая цена за жизнь (как мне тогда казалось) была для меня вполне приемлемой. Но как только Фишер-Дискау пропел первые ноты, я понял, что совершил непоправимую ошибку. Певец, как всегда, технически безупречен, но по каким-то причинам его пение показалось мне плоским, ужасным и совершенно безжизненным. Все сидевшие вокруг люди были поглощены исполнением, лица их выражали глубокое переживание. Все они лицемерят, решил я, вежливо притворяются, что растроганы. Они же не хуже меня понимают, что Фишер-Дискау потерял чудесную теплоту и чувственность, столь характерные прежде для его голоса. Только много позже я понял, что ошибался. На следующий день все критики единодушно писали, что Фишер-Дискау пел в этот раз как никогда раньше. Оказывается, дело было не в нем, а во мне, в моей безжизненности и эмоциональной оцепенелости, ставшей такой сильной, что ее не смогла поколебать даже музыка Шуберта.

Возможно, я пытался защитить себя, соорудив вокруг души непроницаемую стену, так как в противном случае меня могли захлестнуть невыносимые чувства. Может быть, здесь уместно более простое объяснение – я требовал, чтобы музыка работала, а опыт показывал, что она не работает. Музыка – веселая или очищающая – должна снизойти на человека, когда он ее не ждет, спонтанно, как благословение или благодать, так, как это случилось, когда я услышал музыку из подвала, или когда я, совершенно беспомощный и ничего не ожидавший, вдруг открыл для себя «Плач» Зеленки. («Искусства – не лекарства, – написал однажды Э. М. Форстер. – Они не гарантируют эффекта после приема. Иной раз они бывают таинственными и капризными, и требуется творческий импульс, прежде чем они смогут подействовать».)

Джон Стюарт Милль тянулся к веселой музыке, она служила ему тонизирующим средством, но Лессер и я, потеряв близких людей, испытывали совершенно иные музыкальные потребности, нам были нужны иные переживания. Не случайно, что музыкой, высвободившей нашу скорбь, растворившей в себе наше горе, оказался «Реквием» в случае Лессер и «Плач» – в моем. Эта музыка специально предназначена для случаев утраты и смерти. И в самом деле, музыка обладает властью как-то воздействовать на наши чувства, когда мы сталкиваемся со смертью близких.

Психиатр Александр Штейн описал, как он пережил трагедию 11 сентября. Он жил напротив Всемирного торгового центра, видел, как в него врезались самолеты, наблюдал падение «близнецов». Потом он и сам влился в бегущую по улице, охваченную ужасом толпу, не зная, жива ли его жена. После они с женой в течение трех недель были бездомными беженцами.

=«Мой внутренний мир оказался окутанным плотным непроницаемым покрывалом. Было такое чувство, что мое существование оказалось подвешенным в безвоздушном вакууме. Музыка, даже внутреннее звучание любимых произведений, умолкла. Парадоксально, но значение слуховых раздражителей неизмеримо возросло, но это значение неимоверно сузилось. Мои уши были теперь настроены на звуки авиационных двигателей, рев сирен, на слова моих больных и на дыхание спящей рядом жены».

Только по прошествии нескольких месяцев, пишет он, «музыка наконец вернулась ко мне как часть моей жизни, и первой пьесой, которую я услышал в душе, были «Гольдберг-вариации» И. С. Баха.

Недавно, в день пятилетия трагедии 11 сентября, я, как обычно, ехал утром на велосипеде к Батарейному парку и, приблизившись к границе Манхэттена, услышал музыку. Я присоединился ко множеству молчавших людей, сидевших на траве и безмолвно смотревших на море. Молодой человек играл на скрипке «Чакону» Баха. Когда музыка закончилась и толпа медленно разошлась, мне стало ясно, что музыка утешила и растрогала людей до глубины души, она совершила то, на что не способны никакие слова.

Музыка – уникальное искусство, она полностью абстрактна и глубоко эмоциональна. Она не может представить нам конкретный внешний или внутренний образ, но обладает уникальной силой выражения внутреннего состояния и чувств. Музыка прямо проникает нам в сердце; ей не нужны посредники и носители. Не надо ничего знать о Дидоне и Энее, чтобы растрогаться от ее плача по покинувшему ее возлюбленному. Всякий, кто пережил в своей жизни потерю, сразу поймет чувства Дидоны. Кроме того, здесь есть один глубокий и таинственный парадокс – несмотря на то что такая музыка заставляет испытывать боль и скорбь, она одновременно приносит с собой покой и утешение[132].