MW-06-07

Что-то кончается. Может завтра...

Вот так и уходит твое время, измеряемое фейерверочными ракетами приступов безумия и мечтаний, которые никогда не сбудутся. Никогда ты не станешь сам себе господином. Ты приписан к электролампочке, а не к костру, горящему где-то далеко-далеко, в воспоминаниях о степях из героических снов. Только лишь в своих ночных кошмарах ты маршируешь радом с теми божественными осужденными, что погибнут в борьбе или же от яда, или же от выстрела в спину, таких, как венгерский поэт Миклош Зриньи, написавший перед смертью:

"Небо меня покроет, если в могилу не зароют.

Лишь бы мне честь уберечь в смертный час.

Пускай мои кости волки-вороны тащат,

Буду под неба покровом лежать."

Под небом, на голой земле после смерти лежит лишь тот, кто жил со смертью будто с любовницей и тем самым купил себе убийство. Зриньи поставил против себя австрияков. Он погиб в 1664 году, когда ему было 44 года, во время охоты в окрестностях Чакторни. Было объявлено, что его убил разъяренный кабан, но вся Венгрия знала, что в Вене хранится ружье с надписью: "Это я тот кабан, что растерзал графа Зриньи". Во­прос: а не стоит ли - зная древнюю истину о мечтах, более прекрасных, чем их исполнение - мечтать только лишь о диком саду, заполненном тенями героев, где всяческий шаг имеет вкус предпоследнего в жизни, а во­круг все насыщено кинжалами и револьверами? От подстриженного парка, по которому мы идем, его отделяет высокая стена из серых камней. В ней нет калиток, но можно приставить лестницу и поглядеть, что там, или вообще спрыгнуть вниз. Но, если такой прыжок совершишь, вполне возможно, что единственным обнаружен­ным там приключением было бы отчаянное изумление, что в таком малом и бесплодном пространстве замкнута страна, которой мы сами приписывали достоинства бесконечности. Горизонты, к которым стремились, тут же начали бы исчезать и тускнеть как бабочки, схваченные ладошкой, или женщины, теряющие свои чудесные прелести, когда мы их наконец-то добываем для себя.

Разве не подобным же образом обманули себя все те, кто вступил в Иностранный Легион, чтобы потом бежать из гарнизонов в Корте, Джибути или на Таити? Чтобы пережить это по-настоящему, нужно быть оди­ночкой, живущим в постоянном бегстве, но вот только как можно быть одиночкой в мире, до последнего сан­тиметра колонизованном мафиями всяческих оттенков?

Вот потому-то дикий этот сад в действительности принадлежит лишь тому, что уже минуло, и только нося его в себе, познаем мы акт самоосвобождения настолько истинный, каким было когда-то гонка по всему свету за химерой мужества и свободы. Именно такими вот словами успокаивает себя каждый, кто даже и не пытается приставить лестницу, оставляя себе только мечтания. Но благословенны все же те, что, по крайней мере, в мечтах вольно бродят в этом диком саду. Он растет на континенте обетованных садов, то есть тех чудес, что были и будут, им же чуждо чувство настоящего, и в которых все духовно возвысятся, будут гордыми, непо­бедимыми, правдивыми, наконец, и освобожденными от ярма любого насилия, включая и действительность.

Мой дикий сад обставлен восточными аксессуарами и полон таинственными личностями, защищаю­щими то, что давным-давно Бог оставил своей опекой. Вижу их в снах, как выплывают они из глубин запрет­ных территорий и с высот бездомности своей плюют на домашние добродетели, к которым все мы приписаны. У них имеются свои личные небеса и опасные тропы под ними, и в конце каждой из них ждет прекрасная, пре­дательская смерть. Мир стареет вокруг них, поля возрождаются хлебами, дюны бродят из края в край пустыни, женщины толстеют и рожают потомство, птицы теряют перья в лучах жаркого солнца, а они все такие же мо­лодые и все так же прищуривают глаза на раздорожьях, высматривая в океанах диких трав цели, принадлежа­щие только им, и они никогда не отдадутся случайным любовницам, ступающим по стриженым газонам.