MW-12-13

Ты не мог предвидеть всего этого. Чудо, которое можно предвидеть, перестает быть чудом. Один телефон­ный звонок, какой-нибудь театр, какая-то прогулка и громадное безумие – вот очередность. Но вначале необходимо встретить, споткнуться о Нее. Она единственная. Но ведь их на самом деле миллионы. Столько городов на свете, сколько лиц – близких и далеких, и неизвестных; столько мест, столько рек, столько дорог, которые расходятся, ничего не зная друг о друге. Столько одиночеств, которые никогда не встретятся. Столько женщин… Без какой-либо женщины мужчина вообще не имеет смысла, но без этой Одной он к тому же поня­тия не имеет, кто он такой. Как правило, он не встречает Ее, и даже не знает об этом, но если встречает – стано­вится совершенно другим. Вот только случается и так, что момент этот происходит слишком рано или слишком поздно, или тысячи иных причин не позволяют ему удержать этого счастья; какая же боль терзает тогда твой разум! Вся иерархия людский страданий переворачивается вверх ногами – твое страдание влезает на самую вершину.

Газетные заголовки тех дней – пропасть трагедий осиротевших мужчин и женщин. Сто пятьдесят че­тыре жертвы карнавала в Рио. Десятки янки и англичан, заваленных снегом в своих автомобилях, замерзло на­смерть. Землетрясение в Японии – двадцать с лишним трупов. Еще один "летающий гроб" под названием "Старфайтер" разваливается в Леере (Нижняя Саксония) вместе с пилотами. В Средиземном море затонул вместе с экипажем греческий корабль "Капто Кристос". В графстве Йоршир неизвестный извращенец убил еще одну девушку. Тайфун на Филиппинах забрал жизни у более десятка человек. Резня во время тюремного бунта в Папетее (Таити). Публикация профессора Маллаха в "Медицинише Вельт" о самых свежих случаях захороне­ния людей живьем (считается, что в результате ошибок врачей на протяжение прошедших двух тысяч лет по­добным образом захоронили не менее четырех миллионов живых людей). В Эфиопии, одетые в одинаковые мундиры люди массово и эффективно сеют смерть. В Камбодже, чудовищный орган режима, Ангка Лью, убил четверть населения – два миллиона человек. Самоубийство перепуганной перспективой направления в испра­вительное учреждение пятнадцатилетней ученицы из Бад Швартау…

А те океаны слез, о которых заголовки молчат? Одной и той же ночью тысячи людей умирают от белокро­вия и от голода; тысячи вопят от боли, потому что через их гениталии пропускают ток, чтобы выдавить показания; тысячи матерей склоняются над детьми, которые перестанут бредить еще до наступления рассвета…

И какое дело было тебе до всего этого? Ты не видел ничего кроме своего личного отчаяния, которое у каждого заслоняет весь мир и обрезает границы воображения. Страдания других людей, это безразличный пе­пел анонимных событий, и чем же является он на чаше весов, которую во сто крат превышает чаша с болью собственной! Тебе было плевать на искаженные мукой лица всех иных созданий; человека, который вроде бы умер, и его засыпали могильной землей, равно как и того, который врубился на собственном форде в катаклизм зимы, и его засыпало снегом.

Огромный парк покрыт белым. Сказка из царства арктических сказок. Заснеженные аллейки, вьющиеся вокруг холмов, на которых обледеневшие деревья обрисовывают небо абстрактными узорами. Спящая графика замерзшей природы: белые ветви, скрип ваших подошв, отмеряющий мгновения, и слабость при мысли, что время заморозить невозможно. Последняя совместная прогулка, и Земля перестала быть шаром и сделалась плоской словно Сибирь. Парализующий страх, который настолько оглупляет, что даже не знаешь, кто этот бронзовый тип, наполовину француз, присевший под плакучей ивой: то ли тот самый сын Наполеона и Ма­рыси[2] (Кюри), что умер от туберкулеза, развившегося по причине гениального дутья в трубу, то ли же это кто-то из предвестников и пророков, рожденных гетманом Чарнецким и Марысенькой д'Аркюэн. Вот только откуда тебе это знать, раз у тебя все смешалось в голове?

У тебя не осталось даже фотографии. Теоретически, ты мог бы написать ее портрет, портреты ты уже писал, и даже неплохо. Много белизны на фоне, немножечко золота, высыпающегося из под вязаной шапочки и немножечко розовой краски на замерзшие щеки, стерегущие фланги для рта, на котором, раз за разом, деликат­ная улыбка теряется в сжимающихся, словно готовых к слезам, губах. Но даже если бы ты спортретировал черты ее лица как можно вернее, все равно – это была бы всего лишь мельчайшая частичка правды. Даже вир­туозы ренессанса не могли большего. Доменико Гирландайо, написав милую флорентийку, Джованну Торна­буони, поместил в фоне латинскую надпись: "О, искусство, если бы ты могло выразить также душу и настрое­ние, не было бы в мире картины прекраснее".