Мы

— Дуглас, даже в шутку не говори такого.

— А мне она понравилась.

— И поэтому ты велел ей вернуть все на стойку? — захихикала Конни.

— Я разве перегнул палку?

— На этот раз скажу «нет».

— Как ты думаешь, что он в ней нашел? Мне кажется, его привлек смех.

— Не только смех. Мне кажется, секс тоже сыграл свою немалую роль. Ох, Алби, — вздохнула Конни, и на ее лице промелькнула глубокая печаль. — Дуглас, — сказала она, опустив голову мне на плечо, — наш мальчик совсем взрослый.

54. Откровенность, скрытность

Я надеялся, что мы все вместе проведем наш последний день в Париже, но Конни почувствовала усталость и заявила, довольно резко, что хочет минутку побыть одна, если мы не возражаем, всего лишь одну-единственную минутку, если это не противозаконно. Оставаясь вдвоем, мы с сыном обычно паникуем, но на этот раз мы взяли себя в руки и отправились в Музей д’Орсе.

Погода испортилась, над городом нависло густое, влажное облако.

— Будет дождь, — заметил я.

Алби промолчал.

— Нам понравилась Кэт, — сказал я.

— Пап, можешь не притворяться, потому что мне все равно.

— Нет, понравилась, понравилась! Нам показалось, что она очень интересная. Необычная. — Несколько шагов мы прошли в молчании, затем: — Думаешь, вы продолжите знакомство?

Алби наморщил нос. Мы с сыном нечасто обсуждаем сердечные дела. У нас были друзья — в основном друзья Конни, — которые вели со своими детьми беседы пугающей откровенности; окопаются на продавленном диване — и ну откровенничать об отношениях, сексе, наркотиках, эмоциональном и душевном здоровье, используя любую возможность, чтобы пофланировать по квартире голыми, поскольку разве не этого хотят подростки? Свидетельство возрастного угасания на уровне глаз? И хотя я считал такой подход ограниченным и неестественным, я соглашался, что у меня самого все далеко от идеала и я должен что-то сделать, чтобы преодолеть некую сдержанность. Самое большее, на что решился мой отец, «приоткрывая завесу» человеческих отношений, — разложить на моей подушке буклеты министерства здравоохранения о болезнях, передаваемых половым путем, что было прощальным подарком перед моим отъездом в университет и единственной информацией, которая мне понадобится о тайнах человеческого сердца. Моя мать переключала телевизионный канал каждый раз, когда там целовались. Обоих вседозволенность 1960-х годов даже не затронула. С тем же успехом они могли бы родиться в 60-х годах девятнадцатого века. Откуда взялись мы с сестрой, даже не представляю.

К тому же разве я не собирался работать над эмоциональной открытостью? Возможно, как раз сейчас мне подвернулся случай поболтать о сумятице взросления и, в свою очередь, я мог бы поделиться некоторыми взлетами и падениями семейной жизни. С этими мыслями в голове я ненадолго отклонился от маршрута, зайдя на улицу Жакоб, и перед отелем, где мы с Конни останавливались восемнадцать лет тому назад, я задержался и взял Алби за руку:

— Видишь этот отель?

— Да.

— То окно наверху. Угловое, на третьем этаже, с желтыми занавесками.

— И что в нем такого?

Я опустил руку ему на плечо:

— Это, Альберт Сэмюель Петерсен, спальня, в которой ты был зачат!

Возможно, я поторопился. Я надеялся, что в этой экскурсии сын увидит нечто поэтическое, ведь именно в этом месте сперматозоид и яйцеклетка слились в одно целое и дали ему жизнь. Я думал, что он сочтет забавным представить родителей молодыми, такими непохожими на их теперешнее, не такое беззаботное воплощение. Я надеялся, что его, быть может, тронет моя ностальгия по тому времени, когда он был создан в любви, которая, по крайней мере в моих воспоминаниях, была обременена эмоциями и заботой.

Возможно, я не все хорошо продумал.

— Что?

— Прямо там. В той комнате. Именно там ты зародился.

Его лицо исказила гримаса отвращения.

— Я теперь никогда не смогу прогнать эту картину из головы.

— А как, ты думал, все это случилось, Алби?

— Я знаю, что это случилось, я просто не желаю, чтобы меня заставляли об этом думать!

— Мне казалось, ты захочешь узнать. Мне казалось, ты будешь…

Он двинулся по улице:

— Отчего ты такой?

— Какой?

— Говоришь такие вещи. Это очень странно, пап.

— Ничего не странно, у нас с тобой дружеская беседа.

— Мы не друзья. Ты мой отец.

— Это не значит… в таком случае мы просто взрослые. Мы теперь оба взрослые, и я думаю, что мы можем поговорить, как это делают взрослые.

— Ну да, спасибо за откровенность, пап.

Мы пошли дальше, а я размышлял над концепцией «излишней откровенности» и о том, что такое скрытность, и можно ли когда-нибудь найти нечто среднее между ними.

55. Épater le bourgeois

Вскоре мы оказались в Музее д’Орсе, в вестибюле старого железнодорожного вокзала, перестроенного под музей.

— Посмотри, какие необычные часы! — сказал я с восхищением.

Алби, слишком крутой для восхищения, пошел дальше и начал рассматривать картины. Мне нравятся импрессионисты, хотя я сознаю, что увлекаться ими не очень модно, но Алби излучал такое безразличие, словно это я нарисовал все эти тополя и девочек за пианино.