Мы больше нигде не дома

Это вообщем, бешеные деньги. Это стоило тыщщу рублей. Но этого оказалась мало. Потому что, когда я нарисовала себе эти несмываемые полосочки на веках, выяснилось, что несмываемая подводка — она, сука, не смывается! Ни водой. Ни мылом.

Что к ней надо еще купить за 700 рублей специальную такую смывку для несмываемой подводки. В такой синей бутылочке. И я ее купила.

Потом взяла калькулятор и пересчитала свое вложение на доллары.

Вышло, что вложилась я в свою внешность примерно на 25 баксов. Для меня это серьезные деньги.

И еще я похудела на пару килограмм для пущей уверенности.

Вообщем, подготовка была завершена.

Я приехала в Москву и пригласила его на свидание.

В специальном красивом месте: на Тверском бульваре, у памятника Есенину.

Я в это время уже находилась на Тверском бульваре, в редакции у своих московских приятелей. Наших с ним общих приятелей.

Они рекомендовали мне другое место, еще более романтическое: там же, на бульваре есть дуб, посаженный самим Пушкиным. Уговаривали назначить свидание под этим дубом. У них была своя корысть: дуб был виден с их балкона.

Они, гады, хотели получить билет в первый ряд партера.

Для них Авшалом, поэт, писатель… «критик, публицист…» и все такое прочее, был одновременно и героем и злодеем, вообщем, личностью, к которой они, младшие товарищи, были неравнодушны.

По возрасту, он был как раз между мной и этими ребятами.

И еще это имя… Да именно так его и звали: Авшалом.

И он гордился своим древним библейским именем.

У нас так не называют. Так называют у татов, или у горских евреев.

Он был как раз из горских. Он был бакинец.

Их тех, что покинули родной город, после того как там все это случилось…

Это, собственно, и была единственная, наша с ним точка схода.

Моя бабушка тоже была бакинка. Из вот такого двора.

Только не еврейка, а как раз именно что, армянка. Карабахская.

И семья была в Баку в ту резню, 1918-го года. А в эту, 1990-го, уже нет. Как только армяне попросили Карабах, на каком-то пленуме, весь этот бабушкин клан сразу начал собирать деньги и менять квартиры.

Так велел самый старый дед, дядя Гайк.

Он, единственный, помнил ту резню 18-го.

Так что, когда там началось, наших там уже не было.

А евреи там оставались, и семья Авшалома тоже осталась.

И они видели… всякое.

А потом они уехали в Москву.

Вообще, по документам у него было какое то обычное советское имя, типа Вадим. Или Виталий. Но звали его все вот этим библейским именем.

Он был религиозный, как все эти горцы, бухарцы…

Я их называю «еврейские негры».

Мы, ашкенази, отличаемся от них, примерно как белые и черные американцы друг от друга. Таты, горцы, крымчаки, бухарцы — это все наши черные. Наши негры.

Они вообще то, в сто раз больше евреи, чем мы.

Они даже и в нашем поколении знают иврит, знают тору, учат детей пятикнижию.

Чего-то там соблюдают… Ну, по логике они точно, больше евреи чем мы, мы то ассимилянты.

Но мы все равно считаем, что настоящие евреи — это мы. Хоть и ассимилянты.

Но именно нас — Гитлер. Именно нас. А их — вообщем, нет. Или просто не успел…

Одним словом, все звали его именно Авшалом. И никак иначе.

Московские ребята предупредили, что он опоздает на час.

— На сколько?

— На час. Ну, ко мне он обычно так опаздывает.

Это сказал Петя.

— Не… ну так не бывает…

— Бывает. С Авшаломом именно так и бывает. Ты хоть пожалей себя — там холодно.

Если договорились на пять, выйди туда хотя бы в полшестого, не раньше.

А вообще, если ничего не получится, ты приходи опять сюда. Мы сегодня пойдем в зоопарк.

— Я не люблю зоопарк. Там мучают зверей.

— Да нет, мы идем пить в зоопарк, в серпентарий. У нас там друзья. Он ночью дежурят. Будем всю ночь выпивать среди змей и песни петь под гитару. Вообщем, если ничего не выйдет…

Я задумалась. А как это «ничего не выйдет»? Что может не выйти?

«…а если дома заругают, ты приходи опять сюда….»

Я пришла туда в полшестого. И еще полчаса ходила вокруг Есенина. Там было хорошо, вокруг Есенина на Тверском. Жарили шашлыки. Торговали петушками жженого сахара и китайскими фонариками.

Я ходила там, звонила ему каждые пять минут по телефону.

Он говорил, что идет и уже рядом. Но не приходил.

«…она пришла — его уж нету, его не будет никогда!»

Потом пришел все-таки.

Я говорю: — Ты на час опоздал. У тебя совсем нет чувства времени.

А он говорит: — Да! Я такой!

Помнится, с первым мужем я развелась из-за того, что он слишком часто произносил именно эту фразу.

Беременная на третьем месяце. И через десять дней после свадьбы.

Люблю вообщем, эту фразу.

Ну, все равно мы взялись за руки и пошли гулять по красивой, очень красивой Москве.

И кто скажет мне, что Москва некрасивая, тот ваще ничего не понимает.

Москва — дивная. Дивная такая, одна большая татарская Ордынка.

Москва своей красотой какой-то бесстыжей сразу захватывает и накрывает.

Ну, как приходом. Я от Москвы именно что пьянею.

Она, Москва — такая. Он, Авшалом — такой.

Может поэтому они, в итоге и не поладили…

А я? Нет, я не такая. У меня в кулаке зажат билет, тот самый.

Где вместо номера написано «Авшалом».

И я смиренно гуляю, взявшись за руки. И холодно, и руки мерзнут.