Мы больше нигде не дома

И все это «гуд бэд бойс» — так их назвал Голливуд, «хорошие плохие парни». Вот мой второй дед, мамин отец, был именно из таких. Конешно, его никто не назвал бы святым. У него были любовницы, он дрался на улице, он был болтун, он был хвастун в стиле Мюнхаузена. Но так же как у первого деда — у него было абсолютное чувство справедливости. У обоих дедов — было чувство справедливости — как в книжках. Как в кино. «Святой» столярный дедушка, например, после 20-го съезда партии, написал письмо в ленинградский горком партии, с предложением переименовать Ленинградский Университет имени Жданова в имени Ленина. Это был странный поступок. Можно было себе представить, как все эти годы дедушка ненавидел этого Жданова, действительно редкую свинью и сволочь. Его все ненавидели. Но вот так чтобы сесть за стол и написать и написать такое письмо… от смирного деда, живущего «так чтобы там наверху не замечали» — никто этого не ждал. Второй дед «хороший плохой парень» — был просто реальный Майлз Гендон. Он был занят защитой справедливости с утра до вечера. Уличные драки чередовались бесконечными письмами в горком и райком, работая в газете — он писал какие то непрерывные разоблачения, в какой то момент он повторил подвиг Эрнста Неизвестного, схватив за грудки тогдашнего главу нашего города Романова. Его понижали в должности, увольняли, провожали на пенсию, но посадить его как раз не могли — потому что он был ветеран и войны и партии, и старый большевик и «верный ленинец» — так он сам себя называл. Все мое детство прошло под его бесконечные рассказы, о том как он кого-то защитил. Матроса, кита, девушку, друга… Н

а моих глазах он бросался в драку, если трое били одного, если кто-то пнул собаку, если пьяница у ларька дал по морде собственной пьяной бабе. И всегда побеждал. Щедрость его, в сочетании с нашей вечной небогатостью, казалось порою безумием. Но не мне.

Я росла с этими двум дедами, сразу с идеей — отдавать, раздавать, делится. и это именно в детстве было очень сильно. Сильнее нормы. Это было уже клиникой — желание раздать все. И желание защищать всех угнетенных. Например, было особое отношение к цыганам. Это были бедные люди с множеством деток, и люди, гонимые. Во дворе все гнали их прочь. Ругаясь и ничего им не давая. А в нашей квартире — их принимали, приносили специально для них, заранее упакованные тюки со старыми вещами, давали продукты… и цыганки гадали маме и бабушке. Никакого гипноза. Никаких краж.

И однажды в Таврическом саду, я отстала от бабушки и встряла в историю с цыганским мальчиком. Мальчик что-то украл или не украл — это мне доподлинно не известно, я подошла уже в тот момент, когда его окружила толпа взрослых, и они на него орали, и грозились свести его в милицию. И я, опять же шестилетняя — бросилась на них

так по-дедушкински, по-майлзгендоновски, с криком, что это ребенок, а они взрослые, и что они ведут себя, как фашисты, и что я сейчас сама их всех сдам в милицию и расскажу там, какие они фашисты! И я помню некоторое потрясение этой толпушки, потому что цыганенок, моего же примерно возраста, был худой, грязный и напуганный, а я была хорошо одетая девочка, такая толстощекая, кудрявая и совершенно их не боялась. Толпушка удивилась и на минутку отвлеклась от мальчика. Я еще и вырвала руку мальчика из руки какого-то огромного дядьки, с криком: — Вы не имеете права хватать чужого ребенка!

Ну и все, в эту секунду, цыганенка, как смыло. Он изчез, толпушка опомнившись, начала орать на меня, но тут как раз подошла бабушка, выяснила, что вина моя состоит в защите цыганского мальчика и не стала меня ругать. Мы с бабушкой просто ушли. Ну понятно, что у нас евреев всегда была с цыганами некая солидарность. Поэтому меня впоследствии так поразил первый президент-еврей избранный в Европе — Саркози, тем, что свою деятельность он начал с высылки румынских цыган. Я считаю, что еврей не может себе такое позволить, ни при каких обстоятельствах. Вообщем, вырастая таким образом, на таких живых примерах как «святой» столярный дед и «гуд бед бой» — морской дед, а также, изучая с детства Новый Завет, как историю человека Иисуса Христа, вперемежку с дидактическим сочинением Рабле — я выросла суровой моралисткой. То есть, с детства было понятие «грех». Нельзя: врать, воровать, грубить, обижать слабых, жадничать, предавать. Надо: всем делится, быть вежливой… ну в списке «надо» дальше идет мильен наименований. Типа, убирать комнату, делать уроки…

Но список «надо» — то есть, список добродетелей, мне всегда казался не главным.

Главным был список грехов — табу. И он был короткий. И просто выполнимый.

И еще я очень рано догадалась, что кроме хорошего и нехорошего, есть еще приличное и неприличное. И что неприличное часто бывает смешным. Иногда не смешным.