Мы будем любить всегда

– Наконечники для чего? – не поняла Эмма.

– Для стрел. Мелкую птицу можно бить и без наконечника. Но зверя ты простой палкой не убьешь.

– У нас есть меч, – заметила Эмма.

– Меч – это хорошо. Но не всегда можно подобраться достаточно близко, чтобы убить с помощью меча. Иногда лучше выстрелить.

В тот же день Эмме суждено было убедиться, насколько стрелять лучше, чем орудовать мечом. Ник попросил ее посидеть рядом с модулем, чтобы распугала птиц, ведь Эмма передвигалась по лесу слишком шумно. А когда воин вернулся, хромая сильнее обычного, у него на поясе висели три птичьи тушки.

День уже клонился к вечеру, и Эмма к этому моменту успела возненавидеть недозрелые бананы, которыми приходилось заглушать зверский голод.

– У нас есть еда! – улыбаясь, сказал усталый, но довольный Ник.

Его лицо было покрыто потом и пылью, белая рубашка вся потемнела от пота. На тыльных сторонах ладоней темнели свежие царапины, а из-за спины виднелся лук. Самый обычный лук, тетивой которому служил кусок крепкой бечевки из новейшего микроволокна. Микроволокно Ник нашел на полке в модуле и заверил Эмму, что для тетивы это то, что надо.

– Как мы будем есть этих птиц? Они же все в перьях, – удивленно сказала Эмма, разглядывая впечатляющий трофей Ника.

– Перья надо ощипать, – ответил он, кинул тушки на землю около костра, вытащил нож и попросил принести воды. – Вода сейчас пригодится. Это быстро, вот увидишь.

2

Ужинали они в этот вечер птичьим мясом, зажаренным над открытым огнем. Эмма так проголодалась, что не сразу поняла, чего не хватает в ее трапезе.

– Если бы еще посолить, – довольно заметил Ник, снимая мясо с тонкого прутика, на котором оно жарилось.

– Точно, у нас же нет соли, – согласилась с ним Эмма. Но долго не рассуждала, было не до этого. Ее рот был занят горячей поджаристой едой, истекающей соком.

Солнце к этому времени почти закатилось, спряталось за деревьями, и вечерние сумерки скрыли очертания стволов и крон. Приятно и ласково потрескивало пламя костра, настырно и неугомонно рычали какие-то животные, но к модулю приближаться не решались. Шелестели над головой ветви, изредка покрикивали мелкие любопытные обезьяны, которые все никак не могли устроиться на ночлег. Их впечатлял и костер, и странные чужаки, и громадный железный модуль.

Запах модуля, костра и людей был в этом лесу слишком чужим. Эмма понимала это и не сердилась на обезьян за их любопытство. Главное, что они не проявляли агрессивности и не нападали. Присматривались и изредка что-то передавали друг другу неразборчивыми звуками. Но злости в этих звуках не было.

– Завтра рано утром двинемся в путь, – сказал Ник, покончив с едой.

Тонкие прутики, на которых жарилось мясо, он кинул в костер, вытер руки о траву и поднялся с охапки веток.

– Будем двигаться к Первой станции? – уточнила Эмма.

– Да, будем искать путь к своим. Только сегодня ночью еще отдохнем немного. Ты наелась? Тебе не страшно?

Ник посмотрел на Эмму, и глаза его показались невероятно теплыми, а участливый взгляд – каким-то чересчур внимательным.

Эмме очень сильно хотелось поговорить с ним о поцелуях, у нее буквально на языке вертелись вопросы. Любит ли ее Ник? Что он о ней думает? Как они будут относиться друг к другу в дальнейшем?

Но почему-то ее охватил страх и робость. Почему-то казалось, что о таком спрашивать нельзя. Не принято и нехорошо.

Как раньше люди выясняли отношения друг с другом? Как признавались в любви? Как учились доверять друг другу?

Эмма ничего не знала. В этом плане в ее жизни был гигантский пробел, огромная яма незнания. Но в то же время ей очень сильно, буквально до смерти хотелось поговорить с Ником. Ведь Ник такие вещи точно знал. Наверняка знал! У Ника была семья, он знал своих отца и мать, он вырос в человеческих отношениях. Он был другим, не похожим на детей со станции Моаг. И поэтому Эмму еще больше тянуло к нему. Она ловила себя на глупом желании сидеть рядом с Ником у костра, прижиматься к его плечу и слышать, как бьется его сердце.

– Я наелась, и мне немного страшно. Для меня планета Земля совсем чужая. Это странно, когда вокруг тебя столько деревьев, что за их стволами невозможно увидеть небо. Я привыкла к большим пространствам. Я всю жизнь провела в космосе, – задумчиво проговорила Эмма, не сводя глаз с Ника.

– Это понятно. Но ты привыкнешь и поймешь, что тут к чему. В космосе хорошо, но на планете тоже хорошо. Здесь все яркое и разноцветное.

– Здесь все слишком яркое. И странное. Здесь как будто всего чересчур, все бросается в глаза. Слишком много звуков и запахов, слишком много воды, слишком много птиц.

– Это хорошо, что птиц много. Птицы – это еда, – серьезно заметил Ник и принялся перевязывать лианой лапки единственной оставшейся после ужина птичьей тушки. Без перьев птичка казалась худой и жалкой, но на вкус была очень даже хороша.

– А их перья – это одежда, – не сдержала улыбки Эмма. – Люди, жившие на планете давным-давно, делали головные уборы из птичьих перьев.