Мы будем на этой войне. Не родная кровь

Латышев бросил конверт вместе с листком в печку. Тлеющие угли на пару секунд вспыхнули ярким пламенем, осветив лицо мужчины – отрешённо-отстранённое.

Елене захотелось остановить его, но она почему-то сдержалась. Ей стало немного стыдно за собственное равнодушие, но очень удобная, комфортная мыслишка – «а мне какое дело, своих бед мало что ли, да и куда я с этими письмами?» – перекрыла небольшое чувство стыда.

– Мне бы лечь где-нибудь, – произнесла она.

Латышев отвлёкся от молчаливого чтения очередного письма.

– А вон, видите, я доски приспособил? На них и ложитесь, отдыхайте. Матраса и прочего, к сожалению, нет.

– А как же вы?

– Я за день выспался, – усмехнулся Александр Дмитриевич. – Да и всё равно не усну сейчас. Возраст, знаете ли, начинает сказываться. Бессонница. А вы ложитесь.

Елена надела свой бушлат, подложила под голову вязанную шапочку и улеглась на доски.

Постепенно сон сморил её.

Сколько она проспала, сказать наверняка женщина не смогла бы. Она ворочалась, просыпалась, смотрела сквозь прикрытые веки на Латышева, так и сидящего у печки, и снова засыпала.

Разбудило Елену чувство тревоги, ворвавшееся в сон вместе с отзвуками не столь далёкой канонады.

Она быстро поднялась.

– Что это, Александр Дмитриевич? Пушки стреляют?

– Да, пожалуй. Не время сейчас для летних гроз, – спокойно произнёс Латышев. – Да чего вы подскочили? Рано совсем, – он глянул на наручные часы, поднеся их к самой заслонке, поскольку угли в буржуйке едва тлели, – начало седьмого утра.

– Обычно я так и встаю, – ответила женщина. – Так что нормально. Похолодало за ночь.

– Да, печка остыла, избу выстудило порядком. Но ничего, сейчас раскочегарю, дровишки есть, писем ещё много…

Вскоре огонь в печи запылал, дрова начали потрескивать, а от кирпичей пошло тепло.

Латышев опять взялся за перлюстрацию почты. Он уныло зачитывал отрывки из писем и неспешно бросал их в печку.

Елена почти не слушала его, погрузившись в свои невесёлые думы.

Отзвук канонады стих.

Но никак не унимался Латышев. Он всё бубнил и бубнил неспешно, особо не переживая – слушает его гостья или нет. Правда, иногда он ненадолго замолкал, но при этом вздыхал тяжко, отчего становилось понятно: он и мысленно всё ворчит, никак не может успокоиться.

Улучив, когда мужчина умолкнет, Елена вышла на улицу, вдохнув полной грудью морозную свежесть, всё же насыщенную гарью, отчего тревога на душе усилилась, и вместе с тем стало несколько легче, совсем не так как в избе от застоявшегося духа и ворчания стареющего зануды.

«Как рассветёт, пойду дальше, – подумала женщина. – Как же в город попасть? И где Ивана с Ромкой искать? Господи, что же я делаю?! Ведь это безнадёжно. Может, и в самом деле вернуться? Нет… Не смогу уже. Я должна искать мужа и сына. Даст Бог, найду…»

Озябнув, Елена вернулась в душное тёмное жилище. Там стало значительно теплее и опять пахло разогретым супом.

«Поем, – подумала женщина. – Когда ещё придётся. Подумаешь, собачье мясо. Корейцы, вон, лопают и ничего. А китайцы вообще кошек едят и другую дрянь. Так что не умру».

После совместного завтрака Латышев занял привычное место и потянулся к мешку.

«Опять… – в отчаянии подумала Елена. – Сколько ж можно! Скорей бы уже рассвело. А может, прямо сейчас уйти? Нет, дождусь рассвета. Недолго уже осталось».

Внезапно она вновь почувствовала необъяснимую тревогу, появившуюся будто ниоткуда, а может быть, ставшую следствием долгих переживаний. Но какое-то внутреннее чувство развеяло все сомнения. Что-то случилось с Ромкой. Беда с ним. Господи… сердце-то как схватило…

Сжавшись от острой боли, женщина схватилась за грудь…

Латышев тревожно спросил:

– Что с вами, Елена? Сердце?

– С сыном беда случилась… – через стиснутые зубы выговорила Елена.

– С ним всё будет хорошо, Елена, верьте мне. Как и с вашим мужем. Я знаю.

– Нет, случилась беда с Ромочкой…

Она ещё долго сидела так, успокаивая внезапную боль, постепенно отступившую, но оставившую тревожное, нехорошее предчувствие.

«Господи! Да что же с ним такое?! Как мне узнать? Где найти? Чем помочь?»

Оставаться бездеятельной она уже не могла. Нужно было что-то делать, только не сидеть на месте.

– Спасибо вам за всё, Александр Дмитриевич. За ночлег, за еду, за доброту вашу. Пойду я. Пора уже. Светает.

– Что ж, Елена, – вздохнул привычно Латышев, – раз решились твёрдо, то в добрый путь. И пусть он окончится счастьем для вас и семьи вашей. Идите по дороге, не сворачивайте никуда. Тут до города километров тридцать или чуть поболее. Если идти не останавливаясь, доберётесь за несколько часов.

Признательно кивнув, женщина вышла прочь.

И снова пустая дорога, раскинувшиеся по обе стороны от неё укрытые снегом пустыри с торчащими из белого покрывала зарослями сорной промороженной травы. Эта пустошь напомнила Елене, как она ходила к мужу на зону. Вот и сейчас она идёт к нему и к сыну, совершенно не зная, где искать их, как попасть в город. Но всё равно идёт, потому что не может по-другому.