Мы будем жить

Или он тоже тогда не ощущал себя героем?

Меня долго куда-то везли. То ли два часа мы ехали, то ли четыре. По пути я вздремнул слегка. Затем меня вывели, предварительно завязав глаза — то есть и пункта назначения я тоже не видел.

Но оказавшись внутри, сразу решил, что это прежняя база. Знакомые белые решетки на окнах, общая обстановка принудительной психиатрии. Меня на этот раз поставили к стене, и наручники зацепили за какую-то хреновину над головой. Уже хотелось пить — прошло ведь довольно много времени. Я сглотнул слюну и переступил с ноги на ногу.

Все-таки терроризм — замечательное изобретение. Этим словом можно назвать что угодно, и под предлогом борьбы с терроризмом принять какие угодно меры, как угодно противоречащие Конституции.

Если я выйду отсюда, им не поздоровится. Я им устрою шумиху в прессе и конституционный суд.

Но это если я выйду. И если у них нет плана на случай информирования прессы. Что-то подсказывает мне, что такой план у них есть.

Прошло около получаса по ощущениям, руки затекли, я расслаблял их, но тогда наручники начинали резать запястья. В общем, ничего хорошего. Я старался отвлечься. Разглядывал кабинет — стол, два крутящихся кабинетных стула, темный монитор, кресло в углу, с подголовником и ремнями, интересно, для чего бы. Наконец дверь открылась, и вошли мои старые приятели — Мюллер и Майер, оба в голубых медицинских костюмах, Майер еще и в круглой врачебной шапочке.

Он подошел и внимательно вгляделся в мое лицо.

— Стыдно, — сказал он наставительно, — просто позорно, Оттерсбах. Мы от вас этого не ожидали.

Я промолчал. Мной уже владело полное безразличие. Интересно только, поймали ли они Граф? Или ей удалось ускользнуть? Может быть, они сейчас ее ловят по всему Ганноверу.

Сейчас они начнут меня спрашивать об Анквилле, об этом другом виде людей — амару. Я, собственно, и рассказать-то могу очень немногое.

— Стыдно, — повторил Мюллер. Майер тем временем отошел и сел за стол, — вы ведь предатель человеческого рода, Оттерсбах.

— Он не просто предатель, — добавил Майер, — он еще и не человек.

Я слегка вздрогнул.

— Мы поговорим с вами, Оттерсбах. Но сначала… — Мюллер повернулся к двери, — я думаю, что следует поднять вам настроение.

И он сделал знак. Дверь открылась, и двое охранников ввели в кабинет перепуганного, встрепанного толстого Нико.

Моего друга усадили в кресло и пристегнули ремнями. Нико и не пытался дергаться, он был заметно напуган. Я молча смотрел на него с острым чувством стыда. Я втянул его во всю эту историю.

Мне не следовало вообще ехать к нему в Ганновер.

— Он ничего не знает, — сказал я, обращаясь к Мюллеру, — он совершенно посторонний человек, не имеющий отношения ко всему этому. Я ничего ему не рассказывал, и он… он не знает.

Нико слегка дернулся в своем кресле.

Майер сделал протестующий жест рукой.

— Ну что вы, отношение он имеет и самое прямое.

— Это здесь ни при чем, — перебил Мюллер, — вы понимаете, Оттерсбах, что от вашей готовности к сотрудничеству теперь полностью зависит судьба вашего друга.

— Да, — сказал я с ненавистью, — понимаю. Я готов сотрудничать.

Глупцы! Что я могу им рассказать? Кто такой Анквилла? А поверят ли они мне? Анквилле далеко за 90. О растворяющихся пулях? О лан-генераторе? Ведь это бред… И что это им даст? А Нико теперь будет все знать о них, и что с ним сделают — отпустят ли вообще когда-нибудь?

— Хорошо, — спокойнее произнес Мюллер и открыл какой-то файл на своем экране, — в таком случае, начинайте. Вы участвовали в расследовании по делу Ханса Шефера.

— Я буду рассказывать, — я переступил с одной затекшей ноги на другую, — если меня отвяжут. В нормальных человеческих условиях, сидя. И я хочу пить.

Мюллер сморщился и кивнул охраннику.

— Выполняйте.

Я с облегчением плюхнулся на стул, потирая запястья. Залпом выпил предложенный мне стакан воды.

— Что вы хотите услышать?

Два года назад я был нанят Жанин Шефер не для расследования убийства ее мужа — этим я не имею права, как частный детектив, заниматься — а для поиска похищенной падчерицы, Лауры Шефер. Жанин Шефер предполагала, что убийцы ее мужа и похитители дочери наняты ее биологической матерью, Алисой Рудиной. Мать Лауры, ныне разведенная с Хайнцем Шефером, была русской и проживала в России, давно была лишена родительских прав и выслана, с дочерью она не виделась восемь лет.

Я не сразу поехал в Россию, а сначала поработал здесь. Это позволило мне установить неопровержимый и страшный факт: отец, приличный человек, директор отделения Дойче банка регулярно насиловал свою дочь-подростка. Поэтому девочка и пыталась бежать и даже покончить с собой — но в конце концов была уведена из дома убийцей ее отца, я составил его предполагаемый фоторобот со слов Жанин.

В убийстве было много не то, что неясного, а мистического — закрытые изнутри двери и окна, растворившиеся в теле, так и не обнаруженные пули. Со всем этим при желании можно ознакомиться в полицейском управлении Хадена.

В России между тем был убит мой помощник, ведущий там расследование.