Мы даже смерти выше... Николай Майоровв

глазами преемников (как в стихотворении «Мы») на своих

сверстников.

Круг его общественно-художественных привязанностей

был очерчен строго и четко. Кто был адресатами стихов

Николая, кроме друзей, любимых, поколения? Всего несколько

имен: Пушкин, Гоголь, Рембрандт, Горький, Чкалов…

Посвящениями он не разбрасывался. Отбор имен был выверен, и

краткость списка шла не от бедности, а от строгой щедрости

взгляда. Майоров учился на историческом факультете, каждый

день приносил ему десятки новых названий, имен и дат. Дня не

хватало, и ночами он глотал книги — все русские и западные

классики были перечитаны по второму и третьему разу. Но

влюбленностей и любовей наперечет — это равно может

относиться и к прожитому, и к прочитанному. И вот три

писательских имени и одно художническое: Пушкин, Гоголь,

Горький, Рембрандт.

Все слова его были взвешены в его теперь уже всеизвестной

самоэпитафии «Мы», и строки о «людях, что ушли не долюбив,

не докурив последней папиросы» щемящее расшифровываются

в «Одесской лестнице» и в других майоровских стихах.

Папироса его была только прикурена от огня времени, и

голубой дымок юношеской романтики свился лишь в первые

кольца, как тут же был развеян жестокими ветрами войны.

«Не долюбив…» Да, не долюбив женщину, поэзию, жизнь.

71

И впрямь, свою единственную на свете женщину ни

Майоров, ни другие сверстники его судьбы так и «не посмели»

поцеловать перед уходом на войну и в вечность. А человеком он

был пылким и страстным, вспомните хотя бы «швырнуть пальто

на выключатель, забыв, где вешалка висит», и любил, радуясь и

мучаясь, «то робостью, то ревностью томим», по выражению

великого поэта. Теперешние девушки могут позавидовать

женщинам, в которых влюблялись такие люди, как Николай

Майоров. Мало того, что в свои двадцать лет эти люди были не

подростками, а взрослыми мужчинами, но их любовь была

страстью, всепоглощающей и неоглядной. И женщины, если не

сразу, то после, всегда сумеют оценить такое чувство и сберечь

его в благодарной памяти.

Так и с поэзией. Как и женщине, Майоров отдавал ей себя

без остатка. Но поэзия для него тогда значила больше, чем

женщина. Он верил, что ее силе подвластно все: люди и стихии,

само мироздание. И если древний поэт заставил своим пением

стронуться с места недвижные каменья, то женскую душу

поэзия тронет и подавно. В стихотворении «Рождение

искусства» он соединил оба высокие адресата. В нем сила

поэзии выше женской, но являет себя во имя и ради нее. В этих

стихах первый художник

… впроголодь живя, кореньями питаясь,

Он различил однажды неба цвет.

Тогда в него навек вселилась зависть

К той гамме красок. Он открыл секрет

Бессмертья их. И где б теперь он ни был,

Куда б ни шел, он всюду их искал.

Так, раз вступив в соперничество с небом,

Он навсегда к нему возревновал.

Он гальку взял и так раскрасил камень,

Такое людям бросил торжество,

Что ты сдалась, когда, припав губами

К его руке, поверила в него.

Вот потому ты много больше значишь,

Чем эта ночь в исходе сентября,

Что даже хорошо, когда ты плачешь,

72

Сквозь слезы о прекрасном говоря.

Ключевые строки: «Так, раз вступив в соперничество

с небом, он навсегда к нему возревновал» и последние,

замыкающиеся аккордом «сквозь слезы о прекрасном говоря»,

сделали бы честь любому большому поэту.

Надо подчеркнуть, что Майоров и ощущал себя большим

поэтом. И страшился он не смерти, а того, что она не даст

развернуться ему как поэту в полную силу. Такое же

предощущение, горькое и сильное, было у многих из нас. И к

великому несчастью для литературы оно подтвердилось как раз

для самых талантливых из поколения их ранней гибелью.

В статьях и воспоминаниях о Майорове, Кульчицком,

Суворове, Когане иногда упускается из виду одно серьезное

обстоятельство. О них пишут как о смелых и чистых юношах,

погибших на войне и сочинявших стихи, интересные в качестве

человеческих документов. Меньше обращается внимания на то,

что стихи эти были не только лирическим дневником,

запечатлевшим высокие чувства патриотизма и партийности, но

и серьезным и новым явлением поэзии. В коллективных

сборникахпредставлено много стихов поистине холотых

рбят, храбро сложивших свои головы в бою, но для которых

поэтический способ выражения чувств и мыслей не был

обязательным языком. Их стихотворные строки и впрямь

сохраняют ценность преимущественно человеческого

документа.

Совсем иное дело стихи Николая Майорова и еще

нескольких поэтов. Лучшие из них несут печать не только яркой

талантливости, но и раннего профессионализма.

Обманчивое впечатление неровности и пестроты стихов

Майорова и тех же Суворова, Кульчицкого, Когана создается

тем, что обычно публикуются вместе стихи, написанные

поэтами в четырнадцать, в восемнадцать, в двадцать лет… У

зрелого поэта разница в два, три, пять лет подчас незаметна.

… Разный уровень и пестрота стихов — от их временной

ступенчатости. Строки, датированные 1936-1938 годами, — это

73

же строки шестнадцати-восемнадцатилетнего паренька. И

просто чудо, когда рядом со слабеньким стихотворением»На

трамвайной остановке» возникают вдруг зрелые «Торжество

жизни», «На родине», «Весеннее». Это чудо таланта, и оно