Мы, дети золотых рудников

Я соглашаюсь весь праздничный день не кусать гостей, не вытирать о них слюни, не жевать ничего несъедобного. Также обещаю не грызть стены и тарелки, ничего не ломать, не кричать. Я даже клянусь, что сам заклею дыру в стене и не буду выгрызать новых, и вообще уйду на улицу и не приду до вечера. Но за это Глеб должен прочитать мне вечером три главы книги о колдунах.

Брат обрадованно соглашается.

Стену мы закрываем папиной почетной грамотой, которую ему торжественно вручили на работе за найденный в шахте золотой самородок. Обычно в природе чистое золото попадается очень редко, в основном оно смешано с другими металлами, и золотоносную породу внешне сложно отличить от других камней. Только опытные шахтеры могут понять, есть ли в невзрачной и неприметной серой глыбе золото или нет. Самородок же распознать легко. Это золото в чистом виде! Чистые, блестящие желтые вкрапления в трещинках кварцевой породы.

Эх… Если б папа спрятал в карман тот самородок (как сделал бы я), мы бы могли долго и безбедно жить… Но папа честный, папа отдал самородок начальству. За внимательность и честность он получил грамоту и дополнительный выходной.

Я беру рюкзак, кладу туда книжку, яблоко и пару сухарей и выхожу из дома до прихода гостей, к бурной радости Глеба. Уж очень он не хочет, чтобы я пересекался с его друзьями.

Не люблю друзей Глеба, они какие-то глупые, и у них дурацкий смех. Надо выполнять обещание.

Иду к пограничному забору.

Брат беспокоится не зря. В прошлый его день рождения вылупились мои первые девять бесов.

Тогда Глеб еще разрешал мне сидеть в комнате во время его праздника. Не помню, как именно все произошло. В комнату набилось много народу, мне стало жарко и душно, музыка сильно стучала в голове. Мне не хватало пространства. Хотелось убежать, но ноги вдруг перестали меня слушаться.

А потом в затылке появилось неприятное тепло, как будто внутри головы разливалась горячая вода. После этого в голове раздался странный звук, похожий на хлюп. Потом – вспышка света. И все вокруг исчезло.

Я очнулся в полной тишине, вместо головы был раскаленный уголек. Я лежал на диване, а мама протирала мне лоб влажным полотенцем.

Гостей не было. Папа собирал с пола осколки стекла, Глеб сидел на стуле мрачнее тучи и, судя по его красному от злости лицу, был готов вот-вот заорать.

Куда все ушли? Почему на полу стекло?

Я почувствовал под носом что-то мокрое и теплое, мазнул пальцем – кровь! Мама вытерла ее салфеткой.

– Что случилось?

Я не узнал свой голос, такой он оказался слабый и хриплый.

Мама вымучила улыбку:

– Ничего, детка. Все хорошо.

– Я сделал что-то плохое?

Из своего угла Глеб буркнул:

– Всего-то испортил мне день рождения!

Мама строго сказала ему:

– Глеб, не будь эгоистом, ты же видишь, твой брат болен.

– Чем я болен? – полюбопытствовал я.

И получил язвительный ответ от брата:

– Вспышкой бешенства!

– Глеб, прекрати! – потребовала мама. А потом сказала мне ласково: – Мы не знаем, солнышко. Но мы обязательно тебя вылечим.

Глеб зло выкрикнул:

– Он это нарочно, нарочно! Он хотел испортить мой праздник! Ты видела рану у Егора? Ему швы пришлось накладывать!

Судя по тому, что видел в комнате, убыток я принес неслабый. Уронил шкаф, разбил всю посуду и, видимо, покалечил кого-то из друзей Глеба.

Я чувствовал свою вину.

– Я не знаю, почему так произошло, помню белую Вспышку, и потом все исчезло.

– Мам, он врет! Он специально все подстроил!

– Не специально! Мне стало плохо!

– Плохо? Тогда тебе нужен врач! Мам, вызови ему скорую! Приедет злющий врач, достанет из чемоданчика здоровенный шприц и воткнет тебе в задницу, а потом привяжет тебя ремнями к носилкам и увезет в страшное место для таких, как ты – для психов! И будет лечить электрошоком!

Я даже всхлипнул. Я действительно на секунду поверил, что родители смогут сдать меня в психушку. И мне правда было жаль, что я испортил праздник.

Это еще одна причина того, почему я ушел из дома. Не знаю, что за Вспышка у меня была, но она мне определенно не понравилась. Лучше отгородить себя от сильных звуков и толп народу.

Я вожу по забору Китькиной радостью, так, чтобы звуки ударов складывались в простую мелодию, смотрю в туман.

Потом, когда мне надоедает, ухожу на заброшенную шахту, собираю ягоды и снова возвращаюсь к забору.

Я сажусь у сетки, достаю книжку и кусок старого папиного ремня. Книжку кладу на колени, а ремень отправляю в рот. Когда я на чем-то сосредоточен, мне надо что-то жевать и грызть, такая вот у меня привычка.

«Кол-дун по-до-шел к мра-чной пе-ще-ре, из ко-то-рой до-но-си-лось пре-ры-вис-то-е ды-ха-ни-е».

Читаю я медленно, по слогам, строчка за строчкой.

«Он знал, что пе-ще-ра хра-нит мно-же-ство тайн и о-па-сно-стей».

Но так хотя бы убивается время ожидания.

«Дра-кон зор-ко о-хра-нял сво-е ло-го-во и ни-ко-му не по-зво-лил бы про-бра-ться туда».

Я хожу сюда очень часто. Сижу здесь по многу часов. Верю, что она вернется. Я собираю землянику и жду свою Пряничную девочку.

«И Кол-дун, ше-по-том про-и-зне-ся за-кли-на-ни-е О-гне-нной Го-ры, во-шел внутрь, в чер-ну-ю и зло-во-нну-ю пасть Смер-ти…»