Мы, дети золотых рудников

Разговором с самим собой я пытаюсь спустить себя с небес.

Когда-нибудь я вырасту и стану большим. И тогда Архип возьмет меня в команду. Я мечтаю стать большим.

* * *

Проходят дни, я наблюдаю за Архипом, но он больше не обращает на меня внимания, не подает никаких знаков. Ни одного кивка. Ни одного взгляда.

Через некоторое время я перестаю думать о его команде.

Все пространство в голове занимают мысли о несчастье, которое происходит в моей семье.

Папу разбивает паралич.

Ставят диагноз: неврит, острое воспаление и поражение нервов в бедренных и плечевых суставах.

Онемение. Нарушение двигательных функций. Снижение рефлексов. Слабость. Атрофия мышц.

Папа с трудом может ходить, не слушаются ноги. Он не может управлять большим пальцем руки. Не может взять в руку стакан или бутылку.

Другая напасть – тяжелая пневмония, главным признаком которой и был папин затяжной кашель с кровью.

Интоксикация, длительное переохлаждение, инфекция…

Все это привело к тому, что папа теперь привязан к койке.

Такие тяжелые болезни не лечат в Чертоге, и папу увозят в больницу в Город за двести километров от нас.

Прогноз хороший, папу могут вылечить полностью. Но лечение потребует очень много времени. Может уйти два или даже три года.

Но теперь у нашей семьи большие проблемы. Где взять деньги? На дорогу, лекарства, которые улучшают циркуляцию крови, на противовирусные препараты, стимуляторы, антибиотики, на лечебный массаж и физиотерапию…

Все это мы обсуждаем одним тоскливым промозглым вечером. Втроем. Мама задумчиво перебирает счета, трясущейся рукой записывает суммы сбережений и трат.

Плечи ее трясутся: мама плачет. Наверное, суммы не сходятся так, как надо…

Глеб выглядит полностью растерянным, ему сейчас как будто не шестнадцать лет, а шесть. Я никогда не видел его таким подавленным и жалким.

А я? А что – я? Я просто грызу плинтус.

Я знаю, что все сейчас зависит от Глеба. И мне его очень жаль.

Он так хочет уехать из Чертоги. Постоянно повторяет длинные и красивые фразы: стремление к совершенствованию, познание возможностей… Для Глеба действительно не существует пределов. Он из тех людей, которые даже не видят кончиков своих крыльев. Из тех, кто могут взлететь очень высоко. Выкарабкаться из болота. И лететь… Улететь отсюда, как говорит Глеб, в поисках новых горизонтов… Он может стать художником, архитектором, юристом, бухгалтером, врачом… Он действительно может стать кем угодно, кем только захочет. Нужна лишь небольшая опора. Поддержка родителей… А ее-то он и лишился.

И сейчас все рушится. Крылья подрезаны, птица окольцована.

Он больше не свободен.

И я, и он теперь ясно видим всю нашу жизнь наперед, весь путь от сегодняшних дней и до самого конца: этот путь лежит вдоль узкоколейной железной дороги. Его отмечают темнота и грохот ржавых вагонеток.

Я оставляю плинтус и, принимаясь за дверной косяк, вижу, как меняется лицо Глеба. В данную минуту, когда я нагрыз на пол уже небольшую кучку древесной стружки, брат принимает тяжелое решение. Решение, которое поменяет всю его жизнь.

Он подходит к маме и кладет руку ей на плечо:

– Я помогу нам, мам. Я… Я брошу школу и пойду работать на шахту. Мне уже шестнадцать, меня возьмут. Я сильный – по физкультуре всегда был самым первым в классе, я смогу… Я справлюсь и смогу нам помочь, правда.

Мама наплакала уже целое море. Она так хочет, чтобы ее старший сын смог чего-то достичь… Но сейчас она понимает: это – единственный способ спасти семью. Родители всегда любили Глеба больше, чем меня. Я их не виню. Это естественно – любить того, кто отвечает любовью на любовь. Кто отзывчив. Думает о будущем. О семье.

А я… А я… А я не человек. Я – черная дыра, которая засасывает в себя все, не давая ничего взамен.

С косяка я перехожу на дверь. Ненадолго наступает тишина.

Хрум-хрум-хрум…

Дверь в некоторых местах становится уже на пару сантиметров.

Мама и брат смотрят на меня. Хмурятся. Укоряют взглядом. Их глаза говорят мне: «В семье несчастье, а ты и это не воспринимаешь всерьез».

– Скоро Никита тоже сможет пойти работать. Немного подрастет и окрепнет… Сейчас мы сможем взять кредит на папино лечение, а потом все вместе его выплатим.

Этими словами Глеб пытается подбодрить маму.

Та лишь виновато опускает руки.

Я чувствую ее отчаяние – не такого будущего желает мать для своих детей, но другого выхода нет.

Семья расходится. Мама идет в ванную, Глеб – на кухню. А я еще некоторое время в раздумьях подгрызаю дверь. Они думают, я ничего не понимаю. Маленький злобный бес, семейное проклятье, вот кто я для них. Как же они ошибаются…

А потом вдруг чувствую в голове набухающий ком. Мне становится жарко, я отрываюсь от своего занятия и распахиваю окно.

Дом напротив стоит так тесно к нашему, что, положив небольшую доску между окнами, можно лазать друг к другу в гости.

Пока в гости друг к другу мы по доске не ходим, но между окон протянули веревку, чтобы сушить белье. Та к делают и другие соседи.

Возле нашего окна проходит безобразная вентиляционная труба, по которой я частенько спускаюсь вниз, если родителям вдруг приспичивает наказать меня и запереть в комнате.