Мы долгое эхо друг друга (сборник)

Мама, что ты знаешь о ней?
           Ничего.
Только имя ее.
Только и всего.
Что ты знаешь,
           заранее обвиня
ее в самых ужасных грехах земли?
Только сплетни,
которые в дом приползли,
на два месяца опередив меня.
Приползли.
           Угол выбрали потемней.
Нашептали и стали, злорадствуя, ждать:
чем, мол, встретит сыночка
                 родная мать?
Как, мол, этот сыночек ответит ей?
Тихо шепчут они:
           – Дыму нет без огня.
Причитают:
           – С такою семья – не семья.
Подхихикивают…
Но послушай меня,
беспокойная мама моя.
Разве можешь ты мне сказать:
                                не пиши?
Разве можешь ты мне сказать?:
                                не дыши?
Разве можешь ты мне сказать:
не живи?
Так зачем говоришь:
           «Людей не смеши»,
говоришь:
           «Придет еще время любви»?

Мама, милая!

Это все не пустяк!
И ломлюсь не в открытые двери я,
потому что знаю:
           принято так
говорить своим сыновьям, —
говорить:
           «Ты думай пока не о том», —
говорить:
           «Подожди еще несколько лет,
настоящее самое будет потом…»
Что же, может, и так…
           Ну, а если – нет?
Ну, а если,
           решив переждать года,
сердцу я солгу и, себе на беду,
мимо самого светлого счастья пройду, —
что тогда?..

Я любовь такую искал,

чтоб —
всего сильней!
Я тебе никогда не лгал!
Ты ведь верила мне.
Я скрывать и теперь ничего не хочу.
Мама, слезы утри,
           печали развей —
я за это жизнью своей заплачу.
Но поверь, —
           я очень прошу! —
                   поверь
в ту, которая в жизнь мою светом вошла,
стала воздухом мне,
           позвала к перу,
в ту, что сердце так бережно в руки взяла,
как отцы новорожденных только берут.

«То, где мы жили, называлось югом…»

То, где мы жили,
                     называлось югом…
И каждый раз,
как только мы вставали,
казался мир вокруг
                     настолько юным,
что в нем —
                     наверняка! —
                               существовали
пока еще не названные вещи.
Беспомощный,
под безымянным небом
рождался мир.
Он вовсе не был
                     вечным.
Усталым не был.
И всесильным не был.
Он появлялся.
Он пьянил, как брага.
Он был доверчивым
                     и откровенным…

О, это удивительное право:

назвать землею – землю,
ветер – ветром!
Увидев
         ослепительное нечто,
на миг сомкнуть
торжественные веки
и радостно провозгласить:
«Ты —
небо!
Да будет так
отныне и вовеки!..
Да будет мир
           ежесекундно юным.
Да будет он таким
сейчас и позже…»

То, где мы жили,

                     называлось югом.
И было нам по двадцать лет.
Не больше…
И нисходила ночь —
                     от звезд рябая.
И мы,
заполненные гулкой ширью,
намаявшись,
почти что засыпая,
любовь
бесстрашно называли
жизнью.

«Горбуша в сентябре идет метать икру…»