Мы долгое эхо

– Проблемы поиска собственной манеры исполнения у меня никогда не было. Стыдно сказать, но я никогда не училась пению, а может быть, и не стыдно, потому что у меня другая профессия, я все-таки не бездельничала.

Я пою только те песни, которые мне по душе, которые не противоречат моему характеру. По-моему, если бы я включила в свой репертуар что-нибудь другое, не свойственное мне, у меня бы просто ничего не получилось и с этим нельзя было бы выйти на сцену…

–  Вы были во многих странах и слышали множество певцов. Кто из них вам наиболее интересен? За что, по вашему мнению, можно уважать, любить исполнителя, видеть в нем своего рода пример, образец?

– В своей книжечке я вспоминаю о встрече с Конни Фрэнсис. Она мне всегда очень нравилась, ее пение, голос, репертуар. Может быть, это не изысканная лирика, а просто песни, которые трогают – простые, нормальные… про любовь к милому, к матери.

Я познакомилась с ней на фестивале в Сан-Ремо, и она оказалась хорошей, веселой, вдумчивой девушкой. Было очень приятно видеть, обнаружить, что она не «звезда» в негативном смысле, а просто хороший человек.

–  Что вы считаете главным достоинством настоящего исполнителя?

– Это не простой вопрос… Я себя неловко чувствую, когда меня спрашивают о таких серьезных вещах (смеется)… Мне кажется, что нужно на это как-то очень умно ответить, хотя… По-моему, пение – такая же работа, как другие. Надо делать все так, чтобы в результате получилось хорошо. Выучить слова, проработать мелодию. Иногда и платье самой сшить. Выйти на сцену, духовно подготовившись к этому событию. Инженер создает необходимые предметы, и мы не всегда в состоянии понять и оценить его творчество, его никто не видит, никто ему цветов не дарит, никто не кричит громко: «Ура!», «Браво!»

Или врачи, которые вернули мне здоровье. Даже сапожник, который делает хорошие туфли. Ведь все в жизни важно! И, по-моему, надо просто хорошо делать свое дело. И все! И хватит! (Смеется.)

– После ваших выступлений в Польше вы располагали собой и своим временем, и вдруг, после всех достижений, вы стали принадлежностью мирового «товарооборота»…

– Да, конечно. Но после моего, так сказать, «итальянского приключения» ко всему, что связано с гастролями, я отношусь осторожнее. Я только два года назад и вот в этом году подготовилась к большому турне по Советскому Союзу – только потому, что это доставляет мне искреннее удовольствие.

Советские слушатели очень музыкальны, и нам очень приятно было готовить программу, а потом почувствовать, приехав сюда, что мы оправдали и надежды слушателей. Поэтому я приезжаю в Советский Союз третий раз с большой программой на долгие два месяца. Таких больших турне у меня не бывает. Только однажды на месяц мы выехали в Канаду и Америку с программой польского радио, обычно же я выступаю по телевидению, по радио, время от времени в концертах дома, в Варшаве.

Слишком жесткий, строгий режим для меня уже непосилен, нужно иметь очень много сил и энергии, чтобы оставаться в форме. Если бы можно было спеть песню и исчезнуть, но ведь это невозможно. Профессия такая, что надо и со зрителями встречаться, что, конечно, очень приятно, но отнимает и время, и здоровье.

Я выступаю не очень часто, иначе у меня просто не хватит сил жить и радоваться жизни. Потому что страшно уставать так, как после вчерашнего концерта, когда зрители в финале неожиданно стали скандировать: «Эвридика!» Уйти было нельзя… Я испытала и восторг, и страх, и удивление.

Я спела «Эвридику», которой не было в программе. Все прошло прекрасно, но напряжение в такие моменты столь громадное, что я потом себя чувствую как шахтер после 12 часов работы. Как счастливый шахтер!

Она засмеялась и вдруг спохватилась:

– Но мы все говорим, говорим, а нам скоро и на концерт ехать. Я даже на часы не смотрю, а чувствую это по какому-то внутреннему волнению. Надо и помолчать немного. Я оставлю Вам свою книжечку, я ее написала, когда никуда не надо было спешить, и там, конечно, больше рассуждений о фестивалях и обо всем. Если что-нибудь вас интересует, возьмите оттуда.

Интервью четвертое. 31 декабря 1979 года

Несмотря на две телеграммы, которые Анна дала мне еще из Польши, одну за другой: «…буду в Ленинграде январе», «все будет хорошо», когда она приехала 26 декабря, на первый же мой звонок в гостиницу «Европейская» я услышала: «Анна очень просит ее извинить, но говорить она не может».

То же самое повторялось и все последующие пять дней. Оказалось, что Анне стало плохо уже на первом гастрольном концерте в Прибалтике, то же случилось и в Ленинграде.

Вставал вопрос о прекращении гастролей, но каким-то сверхчеловеческим усилием Анна заставляла себя подниматься, более того – между концертами она встречалась с композиторами и разучивала новые песни.

Казалось, она знает, что в Советском Союзе ей больше не бывать, что эти гастроли – последние.

Внезапно вечером 31 декабря раздался телефонный звонок, и голос Анны произнес: «Лия, приезжайте в гостиницу к одиннадцати часам, может быть, сегодня что-нибудь получится». Звонила она с концерта.

Когда я приехала, Анна ходила по огромному номеру, потирая виски и повторяя: «Голова болит, голова… Простудилась, наверно», а во взгляде было другое – застывший, недоуменный вопрос.

На часах было 23 часа 10 минут 31 декабря 1979 года. Думая только о том, чтобы скорее ее освободить, я принялась за дело…