Мы дрались против «Тигров»

– Бывало. Я рассказывал, что в Морозовской армейский склад захватили. Все местные жители пользовались трофеями. Когда в Германию пришли, на складах было очень много разной еды. Однажды был такой случай. Солдат подходит к повару: «Сегодня у нас что на обед?» – «Суп с курицей». – «Опять суп с курицей, не могли каких-нибудь пирожков сделать?!» Это о чем говорит? Зажрались! До 43-го года любой супец за милую душу пошел был!

Часов у меня долго не было. Потом кто-то из моих солдат притащил швейцарские часы.

Я лично домой посылки не посылал. Даже когда мне первый раз дали отпуск, это в 1945 году, я единственное что сделал, где-то купил килограмма два конфет. Очень вкусные конфеты. Сам-то сладкоежка, так что понимал в этом толк. Я эти конфеты привез домой. Когда проезжал через Польшу, на одной из станций в киоске купил десять плиток шоколада. Красочные такие. Они баснословно дорого стоили. Но деньги были – купил. Думаю, привезу домой и конфеты, и десять плиток шоколада. Будет хороший подарок моим близким. В Бресте уже, сначала я ехал на крыше вагона, потом меня ребята позвали в вагон. Говорят, багажная полка освободилась – такая узенькая; я там полдня лежал, пристегнувшись ремнем к трубе, чтобы не упасть. Потом освободилась третья багажная полка, я туда перебрался. Потом вторая полка – уже пассажирская, а потом и первая. Однажды не выдержал, дай, думаю, попробую. Попытался отломить, не ломается. Когда я шоколад облизал, под ним оказалась фанерка. Как эта пожилая, солидная женщина, что в киоске торговала, не боялась? Ведь тогда всякий народ был, могли запросто пристрелить за это.

В Германии. «Студебеккер» с прицепленной к нему пушкой ЗИС-3.

22 марта 1945 года. Наш НП располагался за Одером, южнее Кюстрина в отдельно стоящем домике, крытом черепицей. Мы пару черепиц убрали, высунули стереотрубу и наблюдали за противником, засекая цели. В честь дня рождения накрыли небольшой столик – фляжку поставили, какая-то закуска. Приготовились выпить. Вдруг подъезжает машина командира полка полковника Шаповалова. Он входит: «Это что за безобразие?! Почему у стереотрубы никого нет?!» Не моя была очередь, а лейтенанта Летвиненко, тоже Героя Советского Союза. Он что-то мнется. Я думаю так, командир полка минут 5, не больше, здесь задержится, и уедет. Я спущусь. Полез туда. Только к стереотрубе подошел – мина! Меня сбросило с чердака вниз. До сих пор помню белое лицо Шаповалова. Он подумал, что это по его вине меня ранило. Меня на руках донесли до амфибии и через Одер в госпиталь отправили. В госпитале лежалось хорошо. Палата на одного человека. Кто-то из ребят приехал, притащил бочонок с коньяком, под койку поставил. Раненые пронюхали и перед обедом робко заходят: «У тебя там еще осталось? Не нальешь?» Наливал, пока было. Кормили хорошо. Трофеев много было. Вечером приходила сестра-хозяйка, спрашивала: «Что вам на завтрак? Что вам на обед? Что вам на ужин?» Почему? Потому что я обычную пищу не мог есть. У меня ранение было в челюсть. В общем – рай, но в этом раю мне не лежалось. Опять рванул на передний край. Потому что готовилось наступление, это я знал. Приехал к своим, вступил в свои обязанности. И вот 16-го пошли в наступление. А перед Берлином идем вечером на НП с командиром батареи. Он идет по верху, по поверхности, я залез в траншею, иду по траншее. Он мне говорит: «Вылезай». Я вылез. «Ты что, не знаешь что ли, он по вечерам и по ночам над землей стелет, если по верху идти, попадет в ногу, а если будешь там идти, то попадет в голову». Только проговорил – очередь, и меня ранило в ногу. Тут я уже никуда не пошел, в санбате трое суток, и на батарею – с костылями. Кость была цела, в мякоть попали. Перевязку мне делали, заросло быстро, но на костылях. 1 мая не выдержал. Я уже был командиром взвода управления, это не мое дело быть на огневой позиции. А тут подошел к одной из пушек, ребят попросил позаряжать, а впереди была, я ее хорошо видел, рейхсканцелярия. Я штук 10 по этой рейхсканцелярии выпустил, отвел душу. А дня через 2, наверное, пошел тоже с ребятами к Рейхстагу, там уже было наше знамя. Вокруг известка, копоть, все обгорелое, полуразрушенное. Везде надписи. Я не удержался, тоже взял кусок известки и написал. «Я из Сибири». И подписался – Михаил Борисов. Это был первый в жизни автограф. Я решил, что на этом моя война закончилась. Только позже я понял, что она осталась во мне на всю жизнь.