Мы еще полетаем

– То-то и не хочет, – отозвалась жена, – что доброе слушать надо, а не тебя. Сидишь, как леший в доме, только болезни свои считаешь. К Богу надо идти, а ты в аптеку норовишь за новым лекарством.

– Чего завелась-то при ребенке? Аль плохо помолилась? Как будто не из церкви явилась. Так и норовит уколоть, так и щиплет, как гусыня.

Гусыня не гусыня, а Вера хоть двумя годками младше мужа, но шустрая старушка оказалась. И дети на ней всю жизнь были, и дом весь, и хозяйство, и на работе в передовиках была. Как раньше бегала и везде успевала, так и бегает до сих пор. Сердце, конечно, прихватывает – не молодая, но только валидолом и корвалолом спасалась, не чета своему разумному муженьку.

– Тебе ж, старый, добра хотят все. Хоть бы покрестился сходил. Одной ногой уже не на земле, а все противишься.

– Неча мне креститься. Не верю я в ваши россказни. Партия учила нас другому. Мы ей присягали.

– Да где сейчас твоя партия? Все разрушила и сама сгинула. Вон хоть внучку свою послушай. Стоит клиросу подпевает, как ангелочек. Все молитовки наизусть знает.

– Дедушка, милый, не сердись на бабулю, – прижалась к нему внучка. – Боженька есть! Я же тебе рассказывала, как во сне с       Ангелами летала по небу. Они мне все показывали. Там красиво-о-о-о!!!! Светло! Все поют, даже просыпаться не хотелось, – погладила она его по щеке. – А ты все не веришь! Вот пошел бы к отцу Сергию, мы бы с тобой вместе летали. Я без тебя бы правда-правда не улетала. Обязательно взяла с собой!

– Радость ты моя ненаглядная! Цветочек мой! Все сказки деду рассказываешь! Ладно, ладно, авось сходим. Может, посмотрю, полюбуюсь, как ты подпеваешь там этому, как его, слово какое-то чудное. Ну, певчим их, – покашлял Семен Васильевич, гладя ладонью по русым кудряшкам свою любимицу. – Ты пойди чайник-то включи, а то от бабы Веры твоей, молитвенницы, не дождёшься.

И как это произошло? Когда? Да-а-а, в те годы разрухи и хаоса кого куда развернуло. Страна развалилась. Люди не знали, как жить. В то время как раз у сыновей бизнес-то бандиты и отобрали, а Вера за несколько месяцев поседела, боялась за них, плакала. Ведь угрожали еще, приезжали не раз. Хоть и бравый был дед Семен, и сильный, но защитить семью не смог. С инфарктами в больнице провалялся. А они, инфаркты, как назло, один не успел зажить, а через полгода уже второй настиг. Ослабел сразу. Вот их семья в девяностые годы к Богу и пришла. Сама Вера всех детей и внуков призвала, убедила креститься и ввела молитвенные правила в дом, вопреки протестам мужа. Уговаривали его, уговаривали, а он, как осёл, уперся – и все: «Не хочу ерундой заниматься! Молитесь, коль желание есть, а меня неча туда тащить! Я старый коммунист! Я хоть и больной, но ещё в строю! А страна восстановится! Не может быть, чтоб такая Партия развалилась. Она ещё себя покажет! А весь ваш капитализм и новая Россия долго не протянут. Вот увидите!» Так на него рукой и махнули. Только в их молитвах утром и вечером он слышит свое имя. Молятся за него, чего-то просят у своего Бога для него. Наверное, здоровья. Ну, и пусть просят! Только вот что-то здоровья не прибавляется, лишь новые болячки пристают. Так где ж их Бог?

– Дедушка, я тебе чаю налила, – донеслось из кухни. – Бабушка тебе еще пирог с капустой положила. Будешь?

– А сама-то куда наша бабуся утрезвонилась? – Семен Васильевич зашаркал к кухне, кутаясь в войлочный жилет.

– Бабушка пошла на улицу по телефону разговаривать, – доставая из шкафа чайные ложечки, звонко вещала внучка.

– А здесь ей чё, места не хватает? Что-то часто она последнее время по своему телефону трынькает. Совсем разболталась.

– Так мы тебе сюрприз готовим. Скоро у тебя юбилей!

– Ох, не люблю я этих сюрпризов, Любонька! Что опять задумали? Только расстройство одно выйдет! – присаживаясь к столу, прокряхтел дед.

– Да какое расстройство, дедуля! Ты же так обрадуешься! Вся семья собирается к твоему дню рождения. Даже дядя Артем с тетей Надей с Камчатки прилетают! Ой….

Девочка закрыла ладошками рот, повернулась к дедушке и испуганными глазами посмотрела на него. Реснички ее задрожали, и на глаза мгновенно навернулись слезы.

– Я не хотела, дедуля, – всхлипнула она, – я не хотела тайну раскрывать. Что теперь будет? Я же обещала тебе не говорить, – по лицу ее ручьями полились слезы. – Я предательница, дедушка. Прости меня!

– Ты что? Ты что? – смутился Семен Васильевич. – Ты что, милая моя, заплакала-то? Я и не слышал ничего. Чего говорила-то? Почему предательница? Зачем ты так? Напридумываете, девки, себе невесть что, а потом рыдаете! Чего озеро-то развела? А ну-ка, где моя чашка?

– Дедуль, ты правда ничего не слышал? – вытирая слезы, недоверчиво спросила внучка.

– Так как слышать-то? Слуха-то уже нет. Старый я! Ты мне, если что хочешь сказать, погромче говори.

Девочка подошла к деду, обняла его за шею и прижалась к нему, шепча на ухо:

– Ты правда ничего не слышал?

– Правда, правда, – целуя ее в обе щеки, улыбнулся он. – Давай отпробуем бабушкиного пирога, а то стынет уже.