Мы и наши невзгоды

Огромные средства были потрачены государством на пропаганду марксизма. Но Россия изрыгнула из себя все лошадиные дозы марксистского яда, как не оставила почти ни одного из портретов и бюстов злого Карла. Большевики сумели обязательным катехизисом своей политграмоты отбить вкус к марксизму, вызвать ощущение, близкое к тошноте у всех, проходивших её мытарства. Интересно, что до самого момента захвата власти большевикам не удалось создать ни одной ячейки в крестьянской деревне, убедить крестьянина, потому что его скрытое сознание покоилось на тверди своего тяжёлого труда, которую (твердь) не удавалось победить и нейтрализовать политическим словоблудием, по-крестьянски понимаемым обманкой.

Пример деревни показывает, что сила партократии базируется на беспринципности человека, на игре в политику. Но сила эта исторически оказалась огромной. Она, эта сила, на всех участках политической и экономической жизни общества и государства, была непререкаемо руководящей. Там, где убеждения не срабатывали или срабатывали не на 100, а заинтересованность отсутствовала, дело беспрекословно делалось с помощью партийной силы. Приведём только один пример сегодня уже почти забытого факта — «Движения двадцатипятитысячников». Суть его в том, что в колхозы в качестве их председателей были направлены 25 000 работников промышленности из городов «для руководящей помощи колхозам» (по официальной версии).

Посмотрим на суть дела, она на поверхности: к коренному крестьянину-сеятелю с детства, прибывает городской житель для указаний ведения крестьянского дела, как будто он лучше селянина может его знать. Обычная логика не срабатывает, срабатывает другая логика — силовая. Рассудим. В 1918–1920 годах хлеб у единоличного самостоятельного крестьянина можно было изъять с помощью винтовки и продотряда. История полна подобных описаний. Сегодня колхознику, чтобы забрать выращенный им хлеб, винтовка и продотряд уже не требуются. Воспитанный сталинскими страхами, он легко подчиняется указаниям власти. Но ближайшая «хлебная» власть была у местного председателя колхоза, который был таким же крестьянином, а потому был не надёжен в деле изъятия выращенного колхозником хлеба, требовательность его была невысокой. Вот и решено было заменить их всех — 25 000 на партийных порученцев из городов — выполнять план хлебозаготовок во что бы то ни стало.

В это время я жил в деревне. Моя родная тётка была колхозницей и работала в колхозе за трудодни. В конце года на трудодень приходилось несколько граммов зерна. Свой годовой заработок тётка приносила в мешке одной рукой. Нового городского председателя это мало заботило — он был чужой. Своим он был секретарю райкома. Дело хлебозаготовок пошло успешно. Как «просто»! Потому что по-партийному гладко.

3.5.4. Бедствия начала ВОВ

Разговоры о ВОВ уже всем надоели, кажется, обсуждены все её стороны и итоги. Тем не менее, этот феномен нашей истории столь огромен, глубок и неисчерпаем по своим бедственным последствиям. Не всё ещё найдено. Так, он однозначно укладывается по своей сути и содержанию в ложе нашей «Восточной популяционной типологии», её специфики и подтверждает её. Об этом новом ракурсе ВОВ назрела необходимость теперь сказать. Речь пойдёт о проявлении в ходе ВОВ признаков и качественности популяционной типологии «Восточного типа», которые, во-первых, генетически присущи ему, и, во-вторых, ярко, ясно и убедительно демонстрируют их содержательную явность и определённость. По этим последствиям итоги войны бездонны и непреходящи.

В них зримо заложены искомые факты и явления, интерпретация которых под типологическим углом зрения и есть наша цель. Требуется лишь однозначная определённость информации и суждений. Для этого целесообразно разделить военную событийность на два содержательных блока. Первый — это события от начала войны и до декабря 1941 года. Здесь обнаружилась несостоятельность и полный развал обороны страны. Второй — репатриационная практика в конце войны от 1944 до 1947 годов. Здесь расцвели «гримасы» репатриации остарбайтеров и военнопленных и смертельные судьбы многих репатриированных в советских концлагерях.

Для нас пока неподъёмно трудно однозначно вычленить и сопоставить обе специфики — типологическую и военную для поиска их адекватной связности. Пока мы можем предложить натуральное (физическое) описание специфик. Читатель сам увидит связь, если и не строго предметно, то чувственно. Типология описана в первой части книги, остаётся правдиво описать первые месяцы войны. Но придать этой информации достоверность, правдивость и объективность в анналах отечественной и советской историографии не представляется возможным по причине её крутой заангажированности политическими требованиями моментов в зависимости от желаний и заказов власть имущими.