Мы идем на Кваркуш

Ночью меня разбудил Борис. В жаркой избе стоял сытный запах мясного супа. Дремал, привалившись спиной к печи, объевшийся Филоненко-Сачковский. Он так и сидел с ложкой в руке. Потное розовое лицо его выражало довольство. Сквозь дрему Сашка благостно улыбался и умиротворенно посвистывал носом.

Спали и остальные ребята, вповалку, на печи, на нарах, на кроватях, где застиг неодолимый сон.

— Поешь, — сказал Борис. — Вот тебе самый жирный, самый большой кусок.

Я похлебал немного с сухарями наваристого бульона и взялся за мясо. Опять чем-то отдавало мясо, а чем, понять не мог. Так и не осилив куска, положил его на подоконник и снова свалился на нары.

Но заснуть больше не мог. Саднило ушибленное плечо, не давали притронуться отбитые ягодицы. Встал, походил по скрипучим половицам. Достал блокнот, хотел пописать — не получалось. Взял с подоконника остывшее мясо, вышел на крыльцо. На улице было одинаково серо, как вечером, как ночью, но летали птицы. Значит, ночь кончилась, наступило утро.

Откуда-то вылез Шарик, опустив хвост, несмело подковылял к крыльцу. Присел у нижней приступки и вожделенно стал наблюдать, как я отдираю зубами от кости мясо. Длинная тягучая слюна спускалась с его подрагивающей губы. В просящих глазах явно читалось: «дай погложу, ты уже, наверно, сыт...». И тут у меня что-то остановилось поперек горла, я разом почувствовал отвращение к мясу. Вспомнил: оно пахло запущенной медвежьей клеткой, так обычно пахнет в зоопарке. Вспомнил и синюю, заклеванную воронами тушу.

Бросил наполовину обглоданную кость Шарику под ноги. Он спокойно обнюхал ее, шевельнул лапой, еще понюхал и... пошел прочь. Почему голодный пес отказался от мяса — не знаю. Но и я больше не ел его.

Вернулся в дом, лег и вдруг услышал тихий стон. Стон, заглушаемый храпом спящих, доносился из-за печи. Поднялся, прошел в кухню. В углу, поджав ноги и горемычно склонив рыжую голову, сидел Юрка Бондаренко. Он медленно раскачивался, перехватив ниже кисти левую руку.

— Ты почему не спишь?

— Палец болит, — пожаловался Юрка.

Я посмотрел на его руку и ужаснулся: большой палец так нарвал, что походил на желтое недозревшее яблоко.

— Что сделал?

— Еще дорогой... когда сюда шли. Упал, ноготь оборвал.

Ах вон где! Это в тот самый раз, перед «Командировкой», когда я наткнулся на него в кустах, перевязывающего руку мокрой тряпицей.

— Почему раньше не сказал о нарыве?

— Думал, пройдет...

Пришлось будить Борковского. Он долго тревожно рассматривал Юркин палец и неодобрительно качал головой.

— Ну как же так? Зачем ты молчал? Вот сейчас палец отрезать придется.

— Ну, и отрезайте, — угрюмо согласился Юрка.

Серафим растворил в теплой воде порошок марганца, поставил котелок перед Юркой.

— Суй руку и распаривай. Утром «коровьим» инструментом будем операцию делать.

Юрка опустил в котелок с марганцовкой распухшую руку, навалился плечом на косяк окна. Теплая вода принесла облегчение, и через минуту он уснул. Я осторожно положил Юрку на кровать. Больную руку его свесил в котелок. Сам сел рядом.

Борковский достал из рюкзака брезентовую сумку с «коровьим» инструментом. В наборе ветеринарных хирургических принадлежностей был огромный шприц, ножницы, похожий на тесак скальпель. Отдельно в аптечке хранились бинты, вата, йод, флакон спирта.

Уже все было готово к операции, но Борковский медлил. Подошел к кровати, постоял над Юркой и бесшумно отошел.

— Пусть отдохнет парнишка.

Проснулся Юрка вместе с ребятами. Глянул на побелевший, уродливо оттопыренный палец и смело предложил:

— Режьте!

Серафиму вымыли руку, он сел на скамейку у стола, позвал Юрку.

— Чтобы не пищать! Маленько больно будет.

Юрка согласно качнул пушистыми ресницами, обреченно положил больную руку на стол. Борис прижал ее грудью.

Пока Серафим вскрывал нарыв, Юрка молчал, шумно и часто вбирая носом воздух. Но когда начал выдавлять гной, побледнел и ни с тоге, ни с сего закричал ребятам, игравшим на кровати в шашки:

— Смотрите, Филоненко-Сачковский халтурит! Так не ходят!

Казалось, резали не Юркин палец, резали стол. Он не сморщился, не дернулся. А когда Серафим стал заталкивать в больную рану проспиртованный марлевый тампон, на лбу Юрки крупными каплями выступил пот.

— Молодец, Юрка, крепкий ты парень! — похвалил Борковский, срезая концы узла на повязке. И это была ею первая похвала. Юрка удивленно осмотрел забинтованный палец и радостно воскликнул:

— Не отрезали?! Законно получилось!

Днем снова варили медвежье мясо, снова жарили шашлыки. Ели без норм, без ограничений — кто сколько захочет и когда захочет.

Ребята сами придумывали себе работу. За телятами бегать теперь не надо — на вольных выпасах они ходят спокойно, никуда не удирают. Да и пасли их поочередно, группами в три-четыре человека, не больше часа каждая.