Мы идем по Восточному Саяну

— Неужто не знаешь? Тогда смотри: таган воткнут так, что тонкий конец его направлен по нашему пути, показывает, куда люди уехали, а количество людей обозначено зарубками. Так всегда делали старики-соболятники.

— А я могу свою фамилию подписать, ведь таган-то мой?! — спросил Алексей.

— Зачем? — удивился старик.

— Видишь, Павел Назарович, начальника экспедиции и так узнают, а фамилию повара по зарубкам не прочтешь, — и, стесав бок тагана, он вывел карандашом: «в том числе и повар Алексей Лазарев».

Солнце, осветив величественные горы, заглянуло в долину, и караван покинул стоянку.

Любо было смотреть на лошадей — так замечательно они поправились. Лучшего приволья, чем в Саянах, им не найти, и если бы не гнус, было бы совсем хорошо. Труды Самбуева и погонщиков не пропали даром. Теперь наш караван двигался, имея только головного проводника. Каждая лошадь знала хорошо свое место и не нарушала строя.

Мы поднялись вверх по Кинзилюку и его последним левобережным притоком свернули влево, на верх Агульского белогорья. Шли в северо-западном направлении, по хорошо заметной звериной тропе, мягко набирая высоту. За границей леса идут кустарниковые заросли вперемежку с луговинами, а выше раскинулись субальпийские луга, усеянные по склонам распадка обломками развалившихся скал.

Перед перевалом тропа подвела караван к крутой каменистой гряде, и по ней стали взбираться наверх. В опасных местах лошадей переводим поодиночке, придерживая за хвост и за повод. Мы уже заканчивали эту опасную переправу, как сорвалась Маркиза. Замелькали по откосу скалы голова, ноги, загремели ведра, привязанные к вьюку, и лошадь исчезла в провале.

— Вечная память, родимая, теперь и тебе и нам легче будет, — сказал Павел Назарович, заглядывая в глубину расщелины, откуда неожиданно донеслось жалобное ржание. Пришлось остановиться, не бросать же лошадь, раз она живая! Самбуев и Патрикеев побежали вниз по тропе. Пользуясь вынужденной остановкой, я решил выйти на седловину, попрощаться с горами, которые мы покидали с болью в сердце.

— «Тяжело расставаться с Саяном, с его дикой природой, с курчавыми хребтами и с мрачными ущельями, по дну которых бегут неуемные ключи. Наша первая цель — проникнуть в глубину этих гор — достигнута. Но обстоятельства сложились не в нашу пользу, и мы должны прервать свое путешествие, хотя для продолжения работы и наступило лучшее время. Многое остается незаконченным, неисследованным, а самое интересное и таинственное, кажется, прячется там, куда мы не смогли пробраться. Но не все потеряно. Предстоит большая, более сложная работа по освоению этих гор. Саяны для советского человека — край неисчерпанных возможностей, нетронутых богатств. Много еще придется поработать тем, на долю кого выпадет задача обуздать дикую природу и отобрать для народа сокровища, хранимые в Саянах. При мысли, что нам, быть может, не придется вернуться сюда, чтобы продолжать борьбу, стало грустно. Прощайте, Саяны! Мы уносим отсюда неизгладимые воспоминания. Вы покорили нас своими каменными громадами вершин, суровыми цирками, с бирюзовыми озерами на дне их, альпийскими лугами, непуганым зверем, грохотом водопадов, сумраком кедровых лесов. Мы не отступили, а лишь проявили осторожность. И не голод был самой главной причиной, мы ведь привыкли к сухому, пресному мясу, к черемше, но у нас совершенно не было одежды и обуви. Мы до неузнаваемости были изъедены комарами, мошкой, они приносили нам страшные муки. Все это еще не закончилось, немало потребуется усилий, выдержки и терпения, пока мы выберемся в жилое место. Но наша борьба и усилие не пропали даром, и, может быть, они послужат примером тем, кому придется столкнуться с природой центральной части Восточного Саяна».

Эти строки были записаны мною на Агульском перевале, когда я последний раз смотрел на пройденный путь. Я пошел по следу каравана.

С перевала тропа, виляя по крутому спуску, увела нас в глубокую троговую долину реки Малый Агул. Чем ниже, тем положе спуск. Склон затянут высоким травостоем и редколесьем. Тропа затерялась, но путь был хорошо виден, и мы скоро достигли дна долины. Никак не ожидали в таких горах встретиться с типичной тундровой марью, покрытой буграми, лишайниками, мхами да чахлыми лиственницами. Свернули вправо к горам и там, пробираясь по кромке болота, случайно увидели срубленное деревцо. Несколько ниже мы нашли и признаки жилья — полусгнившие пятиножки от дымокуров для оленей.

Горы заметно теряли высоту и все больше закутывались в темные полы кедровой тайги. Шире открывался горизонт. Хотя мы и имели на два человека одну верховую лошадь, все же шли медленно. За тундрой путь перерезала старая гарь. Тут мы и заночевали.

День прошел без треволнений, и это ободряло нас. Но мы не были уверены, что тропа, по которой шли, доведет нас до населенного пункта, судя по следам — ею пользовались только звери. Страшно было подумать, что она может затеряться и тогда нам придется самим прокладывать проход по совершенно незнакомым горам.