Мы играли с огнём. Мистический роман, основанный на реальных событиях

– А ты сама себе веришь? – вопросом ответила Эми.

Мэгги не знала, что сказать, потому как одновременно верила и не верила.

А Лия заявила так:

– Пора это прекращать. Просто скажи, что она поскользнулась, Мэгги, или ты не знаешь, что случилось, но свою байку о привидениях бросай. Неважно, что ты считаешь правдой. Мне всё равно. Но если будешь во всём винить привидений, тогда и правда покажешься злой девочкой, как говорит мистер Крейн. Перестань.

Но она не могла. Повторяла вновь и вновь, до хрипоты, и всё равно ей не верил никто, кроме Кейт. Эми и Айзек отстранились от них, проводили на работе целые дни, ужинали отдельно, говорили, что молятся за исцеление ребёнка. Мэгги снова пыталась объясниться с Эми, но её к ней не подпускали.

Она знала, что ей не верит и мать, но это почему-то задевало не так сильно. Мать её любила. В этом Мэгги никогда не сомневалась. И будет любить, даже если дочь совершит страшное преступление, если солжёт, украдёт или кого-нибудь убьёт. Но мать мягкая, слишком мягкая и робкая, всегда слушалась того, кто громче рявкнет. Она не из тех, кто поспорит или заступится. Мэгги знала: даже если бы мать поверила, она бы всё равно не выступила против Джона Фокса, Джеймса Крейна, Лии и Кельвина, хором твердивших, что всё это неправда. У матери куда лучше получалось утешать, чем спорить.

Но вот Эми. У Эми на всё имелось своё мнение – причём обдуманное и весомое. Эми часто с ней беседовала, давала книги, подбрасывала трудные вопросы – она разглядела в Мэгги потенциал, что-то такое, чего она вроде бы и не видела в себе. Эми её уважала. Любовь матери не поколебалась бы, что ни делай, но вот уважение Эми надо было ещё заслужить – и от его утраты стало чуть ли не так же больно, как от перелома. Ей велели не выходить из дома, а через несколько дней после происшествия Лия приложила к её лбу руку и сказала:

– Да у тебя жар, Мэгги. По-моему, ты заболела, – посмотрела на мать и многозначительно прибавила: – Должно быть, она болеет уже давно. И сама не понимает, что говорит.

Жар. Лия с матерью только это и твердили, переодевая её в ночную рубашку. Приносили то воду, то влажное полотенце на лоб. Подтыкали одеяло. Перешёптывались. Убавляли свет ламп.

Кейт слонялась в дверях, потом стала помогать. Принесла пучок высушенных трав и подержала над свечкой. Затем раздула огонёк и оставила их тлеть в мисочке.

Села на кровати Мэгги и посмотрела на сестру.

– А ты правда болеешь? – прошептала она.

– Не знаю, – ответила Мэгги.

За дверью спальни Лия гнула своё:

– Она не знала, что творит. Жар – она была не в себе. Её нельзя ни в чём винить.

– Иначе ведь уму непостижимо, – шептала мать. – Чтобы она такое наделала.

– Разумеется, мама, – твёрдо заявила Лия. – Жар.

– Значит… доктор…

– Нет. Никаких докторов. Мистер Крейн знаком со всеми докторами в Рочестере. Ты её мать. Тебе лучше знать, когда твоя дочь больна. Правильно?

– Но, Лия… я не…

– У девочки сильная лихорадка. Это знаешь ты, это знаю я. И не о чем тут больше говорить.

И тогда, в тёмной комнате с резким запахом горящего шалфея и травы зубровки, Мэгги и вправду почувствовала себя больной. Ужасно больной. В черепе словно били в барабаны, перед глазами всё плыло. Может, её заразил гнев того человека. «Да, – подумала она, – теперь я больна».

Созвали собрание.

Мэгги сидела, привалившись к подушкам и глядя, как мерцает и чадит свечка у кровати, а внизу, в кабинете, говорили о ней. Кейт присела на лестнице и с каждым новым гостем бежала докладывать Мэгги. Пришли Джеймс Крейн, и местный врач, и Кельвин, и их отец, и Айзек – всё-таки это его дом.

Когда кабинет закрыли, Кейт юркнула в чулан по соседству, где можно было приложить ухо к стене и подслушивать. И когда встреча закончилась, Кейт вернулась и всё пересказала.

Ни к чему привлекать полицию, сказал Кельвин. Семья Фоксов поможет оплатить уход за девочкой, он и сам заплатит, если понадобится, но Мэгги больна, это всем понятно: в тот день у неё был жар – об этом никто не знал, но она не ведала, что творила. Всё это ужасный несчастный случай.

Кейт разыгрывала разговор в лицах. Для Джеймса Крейна – щурилась и говорила глубоким голосом. Доктор вежливый. Кельвин нервный.

Джеймс Крейн:

– Я всё видел собственными глазами. Эта девочка – зло.

Доктор:

– Разве так можно говорить. У неё определённо какая-то болезнь. Умопомрачение…

– Да самая обычная болезнь, ничего особенного, – говорил Кельвин. – Жар. Всё пройдёт.

Говорил:

– В школе слишком крутая лестница.

Говорил:

– Мы оплатим лечение Ханны.

Джеймс Крейн:

– Вопрос не в этом. Денег у меня в достатке. А вы, собственно, кто вообще такой? – спросил он Кельвина.

– Решительные действия, – говорил врач. – Какая-то… истерика, девочку нужно увезти в тихое место для лечения…

– Я повторяю ещё раз, – Джеймс Крейн повысил голос, – я видел, как девочка столкнула мою дочь – сбросила мою дочь… Ханна ударилась о землю сильнее, чем если бы просто поскользнулась…

Наконец взял слово отец – но не для того, чтобы заступиться.

– Мы её увезём. Уедем как можно скорее. Расплатимся и уедем. Этого довольно?