Мы из блюза (СИ)

На улице стоит ужасная жара.

Но я буду танцевать буги-вуги до утра.

Ведь я люблю буги-вуги,

я люблю буги-вуги,

Я люблю буги-вуги, я танцую буги-вуги каждый день.

Но тут что-то не так — сегодня я одинок!

И вот я совершаю телефонный звонок.

Я звоню тебе, я говорю тебе: — Привет!

Я не видел тебя сорок тысяч лет.

И если ты не знаешь, чем вечер занять,

То почему бы нам с тобой не пойти потанцевать?

Ведь ты же любишь буги-вуги,

ты любишь буги-вуги,

Ты любишь буги-вуги, ты танцуешь буги-вуги каждый день.

В старом парке темно, мерцают огни.

Танцуем мы, и танцуют они.

И если ты устала, то присядь, но ненадолго:

В сиденьи на скамейке, право, нету толка.

Снова гитарист берет первый аккорд -

Погнали танцевать, пока не кончился завод!

Ведь мы любим буги-вуги,

мы любим буги-вуги,

Мы любим буги-вуги, мы танцуем буги-вуги каждый день.

… буги-вуги каждый день…[2]

Зал стоял на ушах! Раскачивались и приплясывали все, включая неходячих. Это, бесспорно, был триумф. Не потому, что они все хлопали и кричали, какой я молодец, но потому, что лица их светились радостью, горели жизнью. Финальный аккорд потонул в овации. Я поклонился, подал руку пианистке.

- Благодарю, мадемуазель. Вы очень мне помогли.

- Это вам спасибо! – счастливо улыбнулась сестра милосердия, и только сейчас я обнаружил в лице ее несомненное сходство с императрицей, Швыбзей и Тютей. – Надеюсь, мы ещё поиграем такое вместе?

- Разумеется, ваше императорское высочество.

А Швыбзя невзначай повстречалась мне в коридоре дворца, когда я шел к себе в комнату на заслуженный отдых.

- Завтра в десять, в парке, на той же лавке, - заговорщицким полушёпотом произнесла младшая принцесса. – Есть разговор.

- Договорились, - столь же тихо ответил я и мы разошлись.

Но в комнате меня ждала записка от Вырубовой.

«Григорий Ефимович!

Пришла страшная весть: в Покровском сгорел дом Распутиных, жену вашу убили. Дети все живы, их привез ко мне известный вам Вадим Денисов. Как позволят обстоятельства, приходите к нам – они остро в вас нуждаются. Анна».

[1] Текст автора

[2] Песня Михаила Науменко. Третий куплет значительно скорректирован автором с учетом описываемого времени: ну, какая дискотека с диск-жокеем в 1916 году?

Глава 14

О мохнатых шмелях, детях и разнообразии превратностей судьбы

Все формальности позади, и датский берег наконец-то тает за кормой. Впереди – тревожный путь до Эдинбурга. Остаётся лишь молиться, чтобы неизбежные на море случайности, военные неожиданности и прочие превратности судьбы всё же как-нибудь миновали пароход под нейтральным шведским флагом, на котором кружным путем из России домой возвращается благонадёжнейший с виду подданный Его Величества мистер Джереми Сатклифф. Мимолетного взгляда достаточно, чтобы понять национальную принадлежность холеного джентльмена – это ведь такие, как он, вставляли в британскую корону ее главную жемчужину, хозяйничали в Африке и гибли под Балаклавой во время «атаки лёгкой кавалерии». Но да не стоит о грустном. Бросив последний взгляд на удаляющуюся Данию, мистер Сатклифф прошёл к себе в каюту, по пути попросив стюарда принести шерри. В каюте же путешественник, отдохнув с четверть часа в кресле, дождался стюарда, после чего извлек из жесткого кофра настоящую испанскую гитару.

Как известно всем и каждому, любой джентльмен имеет полное и неотъемлемое право на причуду. Более того, джентльмен вовсе без причуд может прослыть скучным, а то и подозрительным. Но мистеру Сатклиффу это никоим образом не грозило, ибо он увлекался исполнением песен собственного сочинения на стихи уважаемых английских поэтов под аккомпанемент гитары. Неспеша настроив инструмент, англичанин пригубил шерри и начал:

The white moth to the closing bine,

The bee to the opened clover,

And the gipsy blood to the gipsy blood

Ever the wide world over.

Ever the wide world over, lass,

Ever the trail held true,

Over the world and under the world,

And back at the last to you.

Out of the dark of the gorgio camp,

Out of the grime and the gray

(Morning waits at the end of the world),

Gipsy, come away![1]