Мы из блюза (СИ)

«Так… - размышлял Маяковский. – А что о нем известно точно? Он из Сибири. Утоплен в Мойке. Двенадцать дыр от пуль. Погиб примерно во время пожара. Сам от сохи, но подвизался по духовной части. Всё? Наверное, да. Всё остальное может быть правдой, но может и не быть – стоит ли лить на чужие мельницы?.. Попробую так…».

Камнем - на дно сквозь осеннюю воду.

Окна дворцовые плавятся в мареве,

Души сгоревших летят на свободу,

Пули болят в тулове издырявленном -

Дюжина пуль, милосердных, как водка:

Раз – и забыл о промысле божием.

Я ль направлял в буйном поиске лодку?

Я ль сапоги убивал бездорожием?

В булошной барышни кушают слойки, -

На десять копеек дороже! Как жить?!

Я засыпаю под толщею Мойки -

Дюжина пуль придавила, не всплыть.

Эх, оказаться бы дома, в Сибири -

Сесть на крыльце, да продуть папиросу!

Рыбки гнездо в бороде моей свили,

И мечут икру в развалинах носа.

Что мне молва? Что мне ваши рыдания?

Топорщусь на дне, как бесформенный куль.

Меж человеком и всем мирозданием -

Дюжина пуль. Просто дюжина пуль[5].

Перечитал, кинулся было править, отнял руку. Нет. Пусть будет. Переписал набело, понес заказчику. Сегодня определенно нужно выпить с кем-нибудь хорошим.

***

Беседовать с Шиффом[6] – всё равно, что оказаться на пароходе посреди океана во время хорошего шторма. То взметает под самые облака, то швыряет в преисподнюю, потом обратно – и заработать морскую болезнь от этакой качки - легче легкого. И за полное бездействие партии попенял. И каких-то героических местечковых башибузуков, расстрелявших все руководство черносотенцев в центре Петрограда, в пример привел. И долго распинался, чего и каким именно образом нужно добиваться, чтобы скинуть наконец ярмо проклятых гоев. И… Много он и говорил, и даже орал. Но денег на продолжение борьбы обещал твердо, а у этого толстого поца слова с делом никогда не расходились, надо отдать должное.

Но вот встреча завершена. Откланявшись, он вышел в коридор. Отдышался. Достал носовой платок, тщательно протер очки. Потом вытер пот – беседы с такой глыбищей никогда не давались легко. Брезгливо выкинул платок в урну, и, надев пальто и шляпу, поспешил покинуть здание.

Жизнь определенно налаживалась, хотелось жить, дышать и бороться. Очень хотелось в Россию, самое время поднимать знамя. Но ехать туда, откровенно говоря, было просто страшно, ибо в Империи творилась какая-то чертовщина – если верить газетам, конечно. Невидимая безжалостная сила убирала с игрового поля всех без особого разбора, от членов правящей династии до кадетов, банкиров и присяжных поверенных. Словно некто, пока неизвестный, расчищал площадку… для кого? Для чего? Неужели, это Старик? Да нет, нет, быть того не может – и методы совсем не его, и, главное, возможности – у партии не было никаких шансов устроить хотя бы десятую часть такой вакханалии террора, да еще так, чтоб комар носа не подточил и интересант остался неизвестным! Но кто, кто же?

Он неспеша спустился по Уолл стрит до Южной улицы, пошел вдоль реки. Осень в Нью-Йорке – не самое прекрасное время. Положа руку на сердце, тут едва ли не хуже, чем даже в Петрограде – может, оттого, что воды больше, ветра больше и вообще чужая, как ни крути, земля-то. Но сегодня денек выдался просто на заглядение, так что не грех пройтись, подышать и размяться – весь вечер придется много писать.

Дойдя до середины Бруклинского моста, он остановился, привычно задумался, глядя на снующие по Ист-ривер кораблики.

- Что загрустили, Лев Давидович? – окликнул его на чистом русском языке прохожий самого американского вида. Вот никогда не подумаешь, что этот благообразный человек, статью и величественностью облика могущий поспорить с самим Шиффом, на самом деле чистокровный москвич, судя по выговору.

- Простите, мы разве знакомы? – несколько неприязненно спросил Троцкий.

- Увы, я-то вас знаю, а вот вы меня – пока нет, но это дело и поправить недолго, - все так же ровно ответил прохожий. – Регистрационного бюро генерального штаба капитан Максим Рюмин, честь имею!

- И чем обязан?..