Мы из блюза

The white moth to the closing bine,
The bee to the opened clover,
And the gipsy blood to the gipsy blood
Ever the wide world over.
Ever the wide world over, lass,
Ever the trail held true,
Over the world and under the world,
And back at the last to you.
Out of the dark of the gorgio camp,
Out of the grime and the gray
(Morning waits at the end of the world),
Gipsy, come away![43]

Он пел и думал, чем же, черт побери, было вызвано внезапное изменение задания. Миссия готовилась давно и уже началась, когда по экстренному каналу пришло дополнение. Существенное дополнение, надо сказать! Ну, да, что бы Отечество ни приказало, капитан регистрационного бюро Максим Андреевич Рюмин приказ выполнит. Любой ценой. Так что до Эдинбурга, оттуда — в Ливерпуль, уже под другой личиною, и, увы, без гитары — а инструмент очень недурён! А в Ливерпуле на трансатлантический пароход сядет мистер Реджинальд Баффет, ещё более респектабельный подданный империи, над которой никогда не заходит солнце, и в неге первого класса поплывёт потихоньку в Нью-Йорк. «И откуда в Бюро только деньги на всю эту роскошь?» — подумал капитан.

* * *

Никогда в жизни не видел трех взрослых людей, которые вполне обоснованно считались тут моими детьми. И не знал, что им сказать. Точно так же, та несчастная женщина, что погибла в Тюменской губернии, не имела ко мне ни малейшего отношения — я ее даже мысленно вообразить не мог. Но надо как-то утешить осиротевших людей, и при этом, очень желательно, не врать ни в малейшей детали. Обо всем этом я думал, шлёпая под зонтом по царскосельским лужам в сопровождении двух казаков.

Дело тут даже не в том, что никакой я не Распутин, — а я точно не он, спросите Хендрикса, в конце концов, он подтвердит! А в том, что у меня никогда за почти полвека жизни не было даже жены, чего уж говорить о детях. Нормальный музыкант — одиночка. Иначе ему не выжить, и рано или поздно он встанет перед душераздирающим выбором: или музыка, или всё остальное — семья, дети, ипотека, автокредит, отпуск в Турции, шашлык на даче. Я в свое время выбрал музыку. Жалел ли об этом выборе? Бывало, врать не буду. Иногда, особенно после сорока, накатывала такая специфическая хандра, не снимаемая ни подругами «без обязательств», ни, тем более, водкой: мол, скоро подыхать, а всё один. Но как-то удавалось выкручиваться — залабаешь три концерта подряд каверов похитовее в какую-нибудь пятницу, да ещё пару в субботу, потом три дня жизнь не мила настолько, что рефлексировать не тянет, зато при деньгах. Но всё же, всё же…

Впрочем, идти пришлось недалеко, так что времени на раздумья и самозапиливание особо не хватило — оно и к лучшему, пожалуй.

Дверь открыла горничная, та милая девушка, что возила на концерте Вырубову в коляске. Казаки сдали меня с рук на руки и ушли.

— Добрый вечер, мадемуазель?..

— Меня зовут Софья, — изобразила намёк на книксен девушка. — Добрый вечер, господин Распутин.

— Сонечка, простите за странный вопрос… Как зовут моих детей?

— Дмитрий, Варвара, младшая — Мария. Но вообще-то она Матрёна[44], — если Софья и удивилась вопросу, то виду не подала, молодец. — Проходите, холодно.

Дверь, комната. В кресле сидит Вырубова, на диване — трое. Младшая срывается и виснет у меня на шее:

— Тятя! Наконец-то!

— Привет, Матрёшка, — говорю. Вот ей-богу, само вырвалось. И обнял ребенка столь же машинально.

Двое старших смотрели на меня странно — впрочем, привыкать ли…

— Варя, Митя, здравствуйте.

— И вам здрассьте, — кивнул Дмитрий. — Мужик, а ты, вообще, кто?

— Вы что? — Матрёна оторвалась от меня, но вцепилась в руку. — Отца не признали?

— Матрён, а с чего ты взяла, что это наш отец? — спросила Варвара. — Ну да, лицом похож, но и только.

— А я говорил, говорил, что все эти бесконечные знакомства, мадера эта клятая, князья с графьями — не доведут до добра, — прорычал Дмитрий, вскакивая с дивана и глядя на меня вовсе уж враждебно. — И вот вам результат: исчез человек, исчез подвижник, целитель! И кто остался? Демон! Бес! Как мы жили! Как жили, пока ему в столицу не приспичило — как же, наследника лечить, с царями дружбу водить… Гордыня! Гордыня одолела! И что сталось? Во всей России нет газеты, чтобы наше имя с навозом не мешала! Пьянство беспробудное, разврат кромешный…

— Дима, это, в основном, газетные придумки, — тактично вставила слово хозяйка дома.

— «В основном»?! Пусть так, но не бывает же дыма без огня! Но и это полбеды ещё, оказывается! А теперь узнаём, что даже несчастную душу отца нашего уморили, а вместо него сидит бес!

— Сам ты бес! — окрысилась Матрёна. — Это тятя! Я так чувствую…

— Спокойно, девочка моя, — приобнял я ее за плечи. — Всем тихо!

— А что это ты мне рот затыкаешь?