Мы из ЧК

«… В это время, — читал Андреевич, — из Семипалатинска вернулся Иван Новицкий, которого несколькими днями раньше посылал туда командир роты Красной Армии с ходатайством на получение оружия. В этот же день Новицкий посетил Машукова и рассказал, что на обратном пути заметил человека, который показался ему подозрительным.

— Пароход «Монгол», — рассказывал Машукову Новицкий, — плыл вверх по течению Иртыша. Казалось, он стоял на месте. Лесистый горный берег по левому борту выглядел сказочно. Красота природы, приближение родных краев радовали пассажиров. Чувствовалось веселое оживление, и я тоже присоединился к кругу молодежи, стоявшей на палубе, спел с ними «Варшавянку». Песня перекатывалась по предгорьям Алтая.

Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут,
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут.

Все, в том числе и команда парохода, были в хорошем настроении. Только один пожилой и полный человек сидел на черном чемодане у правой кормы, где был сложен разный груз, и не принимал участия в нашем веселье. Чувствовалось, смех людей раздражал его. Он время от времени посматривал на нас исподлобья. Вдруг двигатель остановился. Пароход стало сносить вниз по течению, но загремела цепь якоря, и он стал. В трюме была обнаружена вода. Полдня прошло, пока откачивали воду и заделывали пробоину. Работали все, а толстяк продолжал сидеть на своем чемодане, как наседка на гнезде, и тупо смотрел на широкий в этих местах Иртыш. Казалось, все происходящее на пароходе его не касалось. «Может быть, болен», — подумал я и решил проявить участие, а заодно попытаться выяснить, кто он и куда едет. Когда подошел к нему и спросил: «Вы, товарищ, не больны?», пожилой поднял голову и глухим голосом ответил: «Какой я тебе товарищ?» Тут же отвернулся и продолжал смотреть на отходившие от парохода волны. Он так это сделал, что мне стало неловко. Но интерес к пожилому у меня не исчез. Наоборот, подумал, а не везет ли он в чемодане какую-нибудь контрабанду. Граница-то рядом!

Солнце клонилось к горизонту, когда, наконец, раздался протяжный гудок: пароход приближался к пристани Усть-Каменогорска. Пассажиры засуетились, завязывали мешки, закрывали чемоданы. Стал собираться и я. А пожилой продолжал сидеть. Когда пароход причалил к верхней пристани, поднялся и направился к выходу. Он шел, тяжело переступая по прогибавшемуся под ним трапу. Не знаю, заметил еще кто-нибудь, но мне это бросилось в глаза, и я не пошел домой, в Заульбинку. Свернул за угол первого от пристани дома и присел на стоявшую у ворот скамейку. В это время, сойдя на берег, пожилой осмотрелся, увидел извозчика, стоявшего в стороне, подошел, положил на телегу чемодан и они поехали в сторону переправы, а я направился к тебе. Повез его Афоня Бедарев, что живет на Артиллерийской улице…

Машуков вызвал Бедарева и допросил его. Тот рассказал:

— По пути я спросил толстяка откуда, мол, пожаловали. «Это неважно. Вот, возьми деньги и молчи», — буркнул незнакомец. Получив денег в два раза больше, чем положено, я умолк, стал понукать лошадь. Так и доехали до парома, стоявшего у крепости. Когда переезжали через Иртыш, уже темнело. Над городом сгустились тучи. Поднялся ветер, но вскоре стих. Пошел проливной дождь. Все выбоины и арыки переполнились водой. Черное пальто насквозь промокло и человек дрожал от холода. Заезжая в станицу, я спросил:

— До какого дома ехать изволите?

— Оставь меня здесь, сам найду! — ответил незнакомец.

Торопясь, я повернул было назад, но тут с левого переднего колеса слетела шина и я стал надевать ее. В окнах виднелись огоньки керосиновых ламп. Не переставая, лаяли собаки, а дождь все лил и лил. Пассажир же постоял немного, поднял тяжелый чемодан и пошел по скользкой дороге. Возле дома с соломенной крышей уверенно открыл калитку. Громко затявкала собака, но никто не вышел. Незнакомец поднялся на веранду, настойчиво постучал в окно и сразу же шагнул к большой дубовой двери…»