Мы из ЧК

Это нас обидело. Конечно, в глазах Бижевича мы были необстрелянными юнцами. Ведь он не знал нас. Правда, опыта сыскного, как говорится, ни на грош. Но у нас было одно огромное достоинство: молодость, безгранично верная революции!

— Вот вы, Васильев, — Бижевич ткнул пальцем в Васю, как в неживой предмет, — уже провалились!

Мы недоуменно переглянулись.

— Да, черт возьми! И шагу не ступили, а вас раскусили! Мои люди слышали разговор махновских приспешников. Мол, чекиста из губернии прислали. Под селянина наряжен! И фамилию вашу назвали. Давайте предписание!

Бижевич размашисто написал на справке Васильева причину откомандирования. Вася растерянно пожимал плечами. Нам было неприятно.

— Все! Возвращайтесь в Сечереченск. Платонову я уже сообщил, — распорядился Бижевич и, обращаясь к нам с Фисюненко, добавил:

— Слушайте, смотрите и запоминайте. И докладывайте мне лично!

— У нас инструкции, — напомнил я.

Бижевич внимательно смотрел на меня:

— За Пологи отвечаю я!

Горько стало, но задание нужно выполнять, даже если ты недоволен приказанием старшего!

Вернулся я в клуню заполночь. Раскинул на соломе свою посконную свитку. А сон не шел. Голова полна тревожных думок. Кто узнал Васильева? Может, и за мною следят? Выходит, махновцы не такие уж простачки, как мы попервости считали. На память пришел рассказ Нифонтова о заведующем элеватором в Ухолове, который жену свою подсунул комиссару, лишь бы вредить свободнее…

Заснул уже под утро. Я летел, чтобы сказать комиссару: «Смотри, враг тобою играет!» Лечу над Рязанью, а кто-то в черном тянет меня за ногу — все к земле, к земле…

— Вставай! — Это голос Пономаренко. Он трясет меня за ногу.

— До солнца тын подправимо. Вставай!

Я подскочил, соображая со сна, где и что. Наскоро сполоснув лицо у колодца, поплелся за хозяином. Часа два возились с заплотом, а потом Пономаренко отвел меня к своему куму налаживать молотилку.

— Посодействуйте на станции, — попросил я вечером.

— Ну, гайда! — Пономаренко подобрел, надеясь бесплатно использовать меня в своем хозяйстве.

На станции уладилось быстро: меня зачислили в артель грузчиков, даже не спрашивая документа. Работать нужно было в пакгаузах, когда прибывали вагоны под разгрузку. Остальное время девай куда хочешь! Это устраивало и меня и моего хозяина. Так и ходил я в работниках: кому забор починил, другому — крышу на хате, у третьего сено косил. Ко мне привыкли. И Фисюненко нанялся пахать пары у зажиточного хуторянина. Мы постепенно достигли доверия селян, и нам открывался махновский актив. Нащупали мы и агентов Черного Ворона. На свежем воздухе обгорели, поправились. У меня над губой замохрились усы. Руки — в мозолях. Научился косить траву и тесать бревна. И если бы в таком виде явился в Рязань, пожалуй, мало кто узнал бы Володьку Грома из Троицкой слободы!

Бижевич, пользуясь нашими данными, назначил срок ликвидации агентуры бандитов. На наш взгляд, он торопился: можно было кого-нибудь из наших ребят внедрить к Махно.

— Мне виднее! — отрезал Юзеф Леопольдович.

— А может, запросить транспортный отдел? — Никандр Фисюненко швырнул брыль на стол. С первой встречи ему не приглянулся Бижевич.

— Тебе, Фисюненко, молодому коммунисту, положено крепить дисциплину. Ясно? Вас прислали в мое распоряжение. Ясно? — Громыхая большими пехотинскими ботинками, Бижевич нервно мерил шагами маленькую комнату с занавешенными окнами. Пятилинейная лампа скупо освещала ее, язычок пламени подрагивал от топота Юзефа Леопольдовича.

— Меньше выдумывать, больше действовать — таков мой принцип!..

Бижевичу было лет тридцать. Светлые волосы, расчесанные на пробор. Белые длинные пальцы, в которых он постоянно что-либо катал. Защитные брюки и ботинки с обмотками. Во всех движениях его была заметна издерганность и неуравновешенность.

— Будем брать агентуру бандитов! О сроке сообщу!

В тот раз мы быстро разошлись по своим пристанищам. Потянулись дни ожидания. Я по-прежнему иногда разгружал вагоны, а большую часть времени проводил среди крестьян.

Убирая пшеницу на делянке Пономаренко, я как-то увидел на соседнем клине загорелого парня со знакомой легкой походкой. И сердце екнуло: «Пашка!» Торопливо перешагиваю через снопы, окликаю:

— Эй, хлопец, угости тютюном!

— Не курю.

И голос его. И нос курносый. Только было собрался я позвать его снова, Павел приложил палец к губам: молчок! Лениво почесывая поясницу, он тихо сказал:

— Вечером. У ветряка.

Я удивился.

— Курить охота, аж уши вспухли.

— Не умрешь, — отозвался Павел, подхватывая большой сноп и понес его к суслону. Над губой моего друга пушились белесые усы. Сам зажарился на солнце до черноты.

В голове у меня рой мыслей. Как он попал на Украину? Почему такая таинственность? Парень горячий, вольный — может, к Махно залетел? Но это предположение тотчас отбросил: Павел Бочаров не мог быть бандитом!

— Прохлаждаешься, кацап! — Отирая пот с лысой головы и теребя бороду, ко мне шел Лука Пономаренко с граблями в руках. — Швыдче шевели руками!

— Курить хочется.

— Барин какой! Курить…