Мы из ЧК

Хозяина своего я так и не раскусил: то ли он бандит затаившийся, то ли прижимистый кулак. Земли у него много. Крепкий двор с капитальными постройками. Живности полна усадьба. Восторгов Советской власти не рассыпает, но и в открытую не ругает. И все ко мне приглядывается, неожиданно появляется вечерами в клуне, допытывается, куда отлучался.

К первым сумеркам мы пошабашили в поле. А сердце мое было уже за селом, у ветряка. Даже Лука заметил мое нетерпение и погрозил пальцем:

— Любовь завел! Смотри, хлопцы у нас сердитые.

Павел свистнул тихонько, заметив меня издали. Я отозвался, как завзятый голубятник, лихим пересвистом. Бочаров налетел на меня, едва не задушил: руки сильные.

— Гром и молния! Какими ветрами? — забросал он меня вопросами.

Мы завалились в траву, разговорились.

После моего отъезда Павел пристал к эшелону красноармейцев, направлявшемуся на Воронеж. Его зачислили во взвод разведки. Бился с деникинцами. Потом полк перекинули на Петлюру: рубался с гайдамаками.

— А чего снопами занимаешься? — спросил я, дотрагиваясь до плеча друга. Плечо теплое, мускулистое. И душа моя пела: Пашка рядом! Опять вместе!

— А ты чего? — в свою очередь спросил Павел. И в голосе его почудился мне холодок.

Вопрос поставил меня в тупик. Я не имел права открываться: дружба дружбой, а служба службой! По замешательству Павла я догадался, что он тоже не волен объявляться.

— Клятву нашу помнишь, Пашка?

— А ты, Володя?

— И гибелью своей утверждай революцию!

— И я выполняю ее, Володька!

Вспоминали пережитое дорогое детство. Под утро расстались, так и не сказав друг другу правду о своей работе. А на следующий день мы случайно столкнулись нос в нос на месте тайной встречи чекистов.

— Ты???

— А ты?

И долго потом стыдились своих уверток и недомолвок, возвращаясь к первой встрече в Пологах. Работая по соседству в поле, мы провели с Павлом не один час вместе. Он рассказал, что был откомандирован в особый отдел армии, а оттуда — в транспортную ЧК. В Пологах выслеживает дезертиров и махновцев.

— Тяжелый характер у Юзефа Леопольдовича. Готов всех пересажать! — говорил Бочаров, проворно укладывая пшеничные снопы в суслон. — Да еще Вячеслав Коренев — рубака! Из матросов — бей, круши! Злопамятный Бижевич — до смерти будет помнить, если ты поперек слово сказал…

Мы прилегли в тени суслона.

— Он вроде не русский?.. — спросил я Павла.

— Из Варшавы. Потомственный полотер. Шляхтичи таких за людей не считали. А в армию призвали — жолнером был. Жена молодая. Убежала с проезжим русским офицером. Ну и обозлился на весь свет! Гордится одним Дзержинским!

— И я горжусь Феликсом Эдмундовичем! — горячо перебил я товарища.

— Ты не так! А Бижевич — национально, как поляк.

Возвращаясь под вечер в поселок, я опять завел разговор о Бижевиче.

Поглаживая круглую голову, стриженную под машинку, Павел рассказывал:

— Послали нас к Петлюре… Не к самому, понятно, в его гайдамацкие сотни. Разведать. Ну и нарвались… Схватили да сгоряча было к стенке. А у сотника — жена именинница! Отложили расстрел до утра… В сарайчик бросили и часовых приставили. Вот всю ночь и гутарили. Открылся мне Юзеф… А на рассвете в село ворвались махновцы. И пошла потеха — крушат почем зря! Убежали караульщики. И мы ползком из сарая в коноплю — удрали! Замечаю, с тех пор у Бижевича пальцы дрожат — били нас здорово. Вот пощупай, отметка петлюровская.

Павел наклонил голову, и я увидел на макушке розовую полосу.

— Саблей полоснули, сволочи!.. Ну, Бижевича по возвращении из белого тыла взяли уполномоченным ЧК. А он и меня перетащил.

И снова я лежу в клуне Пономаренко. В соломе шуршат мыши. Пахнет прелью, ветерком заносит кизячий дым. И думки одолевают. Бижевич казался сначала выскочкой и дуреломом, а на деле — геройский человек! И Павел — храбрец! У самого Петлюры побывал… Мне было приятно создавать, что снова мы вместе, в ЧК. Опять возвращаюсь к Васильеву. Кто его опознал?.. Всыпали ему, наверное, по первое число! А могут и отчислить — конспирацию нарушил… Как его фельдшерица Клава Турина?.. Должно быть, поженятся — хорошая дружба у них. Павел признался: встретил в Пологах девушку, лучше которой нет на свете. Встречаются тайком: отец ей запрещает видеться с «москалем». Павел подозревает, что отец любимой — соглядатай Махно. Но Павел решил увезти Оксану в город — она согласна…

Мой отец подмечал: «Торопыга ты, Володя! А поспешность — признак легковесности человека». Прислушиваясь к шуршанию мышей, скрипу журавлей колодезных, мычанию коров — затихающей к ночи деревенской жизни, — я дал себе слово (в который раз!) ничего не делать прежде, чем взвесить сто раз…

Назавтра, проходя по перрону к пакгаузам, я увидел в комнате дежурного носатого Мухина и своего хозяина Луку Пономаренко. Ревизор что-то говорил дежурному, пожилому украинцу с опухшей щекой и здоровым синяком под глазом — в недавний налет махновцы оставили память!