My Joy (СИ)

– Она снова не придёт сегодня, – он бросил телефон на диван и подошёл обратно к столу, садясь рядом с Домиником, а тот лишь кивнул, не зная, что можно было ответить на это. – Пол – это мой старший брат, он не живёт с нами уже два года, у него семья и даже маленький ребёнок.

Доминик представил себе Мэттью с племянником, или может быть племянницей, и улыбнулся, вглядываясь в почерк Беллами, которым было исписано множество листков, вложенных в тетрадь по математике.

– Её зовут Аннабелла.

– Мне нравится это имя, – ответил бездумно Ховард, прежде чем понять смысл сказанного.

Так звали первую любовь Гумберта – главного героя «Лолиты», и Набоков словно играл с Ховардом злую шутку, подкидывая подобные факты без предупреждения. Доминик читал эту книгу – конечно же, он читал её, – и никогда не мог даже помыслить, что в его жизнь ворвётся такое же переживание, юное и красивое, пускай и невинное от макушки до кончиков пальцев, в противовес хитрой и алчной Лолите. И если у Гумберта был выбор, когда он, огладываемый воспоминаниями детства о прекрасной Аннабелле, осознанно выбрал Лолиту, то у Доминика его не осталось: Мэттью прокрался в его жизнь, незаметно, но ощутимо врастая собой во всё, что было для Ховарда важно, цепляясь своими длинными и изящными пальцами, честно глядя в глаза и даже не подозревая, что может повлечь за собой подобное поведение.

«Отрава осталась в ране, и рана никак не затягивалась», – кажется, так он говорил, когда пытался объяснить свою неправильную любовь.

– И мне нравится это имя, его предложил я. Ей всего три месяца.

Предполагал ли он, сколь много мыслей смог вызвать подобный разговор у Доминика, а если да, то какую игру он затевал? Сложно было представить, что он мог иметь настолько злой умысел в голове, потому как Мэттью был бесхитростным, и самой его большой ложью были обычные подростковые недоговорки, которые позволял себе каждый в его возрасте, когда дело касалось родителей. Воспринимал ли Беллами его как отца? Именно этот вопрос волновал его больше всего, но необходимость успокоить мысли всегда стояла на первом месте.

Хотелось спросить, чем он руководствовался при выборе, но подобный вопрос так и остался не озвученным, потому что все маленькие тайны должны были раскрываться постепенно.

– Когда малышка подрастёт, она будет называть тебя дядя Мэттью, ты готов к такой несправедливости по отношению к себе? – Доминик усмехнулся, чувствуя, как начинают гореть щёки, но вряд ли это видно со стороны. Он плавился изнутри, кровь горячила вены, а сердце заходилось сбивчивым ритмом, крича о том, как всё это неправильно и противоестественно.

– Я предпочту простое «дядя Мэтт», потому что мне не нравится, когда меня называют полным именем, это звучит красиво только на письме.

– А как же я? Я называю тебя Мэттью.

– Когда это делаете вы, это… совсем по-другому.

– Правда? – Доминик не знал, как реагировать на подобное заявление, и было ли это комплиментом, оставалось тоже своего рода загадкой.

– Да, сэр, – Мэттью понизил голос, и это прозвучало настолько сексуально, что пальцы на руках без предупреждения сжались на ткани собственных брюк.

– Твоё имя особенное, ты и сам знаешь об этом, – неловко бросил Доминик, отводя глаза, не в силах выдержать этот внимательный и оценивающий взгляд.

Оценивающий что? Знал ли Беллами, что творил со своим учителем, а если знал, пользовался ли этим намеренно, действуя нарочито медленно, не торопясь, пытаясь прощупать почву, чтобы знать, в каком направлении двигаться дальше. Но Доминик отчего-то был твёрдо уверен, что Мэттью был не способен на подобное, и что всё, что тот делал, он совершал из каких угодно побуждений, но только не ради того, чтобы довести Ховарда до белого каления.

– Это имя выбрала мама.

Беллами прикусил нижнюю губу, опуская глаза, чтобы поставить точку в конце задачи, которую они решили несколькими минутами ранее. Тёмные ресницы, острые скулы и яркие искусанные, чуть обветренные губы, которые он, как по команде, облизал и продолжил:

– Она верующая, хоть и говорит, что ей ничего не нужно от того, кто затаился сверху.

Кто именно затаился, Мэттью не уточнил, и отсюда можно было бы сделать вывод, что миссис Беллами могла исповедовать какую угодно религию – от католичества до неоязычества, и ни один из вариантов Доминика бы не удивил, потому что это было неважно. Важным оставалось то, что свитер на плече Мэттью чуть сполз, и стала видна ключица, когда тот наклонился вперёд, чтобы вглядеться в исписанные собственным кривоватым почерком листки черновика.

***