Мы карелы

— Знаю. Только, наверно, они преувеличивают. У страха-то глаза велики, — не очень уверенно сказал Матвеев. — Скорей всего, бегут от голода.

— Да, разумеется.. Но не только от голода, — заметил Самойлов.

…В Кесяйоки к Матвееву присоединился Липкин, и они вдвоем поехали по деревням. Липкин знал места и людей, знал карельский язык, да и вообще ездить вдвоем спокойнее. Матвеев придавал своей поездке большое значение. Приближалась четвертая годовщина Октябрьской революции, до праздника оставалось совсем мало, и надо было сделать все, чтобы праздник прошел как надо, чтобы он укрепил в людях веру в непоколебимость Советской власти. Матвеев хотел проследить, как идет подготовка к торжествам, помочь там, где нужна помощь, провести распределение продовольствия нуждающимся семьям и заодно ознакомиться с положением на местах; убедиться, настолько ли оно тревожное, как считают.

Они с Липкиным побывали уже в нескольких деревнях и собирались ехать обратно, когда их пригласили в небольшую деревеньку под Тунгудой посмотреть новый клуб. Впрочем, клуб был не такой уж новый: просто в большой избе, брошенной бежавшими хозяевами, убрали перегородки, соорудили сцену, а вместо разобранной русской печи поставили две круглые печки, занимающие немного места. Все это сделали сами жители деревни. Собирались по субботам, приглашали на помощь молодежь из соседних деревень и работали, а после работы устраивали танцы. Открытие клуба было приурочено к праздникам. К нему готовили программу, которая к приезду Матвеева еще была не совсем готова. Поэтому в честь приезда гостей из уездного центра устроили танцы.

Народу на танцы собралось много. Правда, больше было девушек, парней совсем мало. Да и те, что пришли, были лет пятнадцати, а то и моложе. Но и эти кавалеры были нарасхват. Не оставили девчата в покое и стариков — тоже тащили танцевать.

— Тут и мы, пожалуй, сойдем за молодых, — сказал, смеясь, Матвеев.

— Чего сидишь? Иди танцуй, — ответил Липкин.

На гармони играл молодой парнишка. Гармонист он был, видно, неважный и нередко сбивался, но старался вовсю. Липкин знал, что когда-то в этой деревне жил самый лучший во всей округе гармонист. Кажется, он был сыном хозяина этого дома. Потом он, куда-то исчез, то ли ушел в Финляндию, то ли скрывался в лесу. Каково же было удивление Липкина, когда вдруг в самый разгар танцев на пороге появился всем известный гармонист. Послышались удивленные возгласы, все перестали танцевать. Но гармонист улыбнулся, подошел к растерявшемуся парнишке и взял у него гармонь. Старая гармонь, словно почувствовавшая, что находится в умелых руках своего прежнего хозяина, заиграла так, что пары, подхваченные ее музыкой, вновь закружились по избе. Было весело, шумно, и никто не заметил, как в избу вошло несколько вооруженных людей. Позже других заметили появление бандитов Липкин и Матвеев, сидевшие в дальнем углу возле сцены.

Липкин хотел выхватить наган, но какой-то здоровенный мужчина, сидевший рядом с ним, словно тисками сжал его руку.

— Тихо!

Матвеева тоже схватили за руки. Весь красный от натуги, он вырывался, но его держали крепко.

Из-за вооруженных бандитов вышел вперед молодой финн в офицерской форме.

— Господа коммунисты, выходите! — крикнул он.

Липкин хотел вскочить, с отчаяния крикнуть что-то в ответ, но широкая ладонь соседа зажала ему рот… В избе поднялась паника, истошно завизжали девушки, бросившиеся к выходу; кто-то схватил полено и ударил по лампе. Стало темно. И тогда, перекрыв визг, шум, крики, в темноте прозвучал громкий голос человека, зажавшего рот Липкину:

— Их давно здесь нет. Уже час, как ушли. Дурачье! Бегите. Может, поймаете.

Офицер выругался, выскочил из избы. За ним последовали и остальные бандиты. Мужики тоже выбежали из клуба, кое-кто успел забежать домой за ружьем, и вскоре вслед бандитам загрохотали выстрелы из дробовиков. Бандиты на огонь не отвечали. Видимо, торопились догнать Липкина и Матвеева.

— А теперь, браток, дай табачку, — сказал сосед Липкина, показав пустой кисет. — И еще тебе скажу: надо знать, когда можно стрелять, а когда нельзя.

— Это не Таккинен был? — спросил Липкин.

— Точно не знаю, но думаю, что он, — ответил мужик. — Пойдем ко мне, поужинаем.

Тем временем, пока Матвеев и Липкин ужинали, их спаситель привел старика, взявшегося вывести Липкина и Матвеева из деревни по известным ему одному тропам к железной дороге. Но прежде чем уйти, Матвеев решил сообщить о случившемся коммунистам села Руоколахти, куда сам он уже не мог добраться.

— Поездку в Екатеринбург, видимо, придется отложить, — сказал он, написав это письмо.

Рано утром из деревни вышли два паренька с сетями на плече и направились в Руоколахти. У одного из них в шапке было спрятано письмо Матвеева.

Волостной Совет Руоколахти помещался в брошенном доме. В просторной избе часто проводились сельские собрания. Во время собраний обычно горели две керосиновые лампы: большая висела под потолком, а маленькая, пятилинейная, стояла на столе перед секретарем, который вел подробный протокол собраний, записывая выступления чуть ли не слово в слово.