Мы карелы

— Кто? Красные?

Но Мийтрей уже несся по лесу. Паавола помчался следом.

На бегу Мийтрей рассказывал, задыхаясь:

— Тут полно рюссей. Я у них мясо унес, из-под носа утащил…

— Зря утащил. Они теперь поднимут тревогу.

— На! — Мийтрей сунул Пааволе свою добычу. — Отнеси обратно, если духу хватит.

Они бежали долго, прежде чем остановились перевести дыхание. Забившись-под большую ель, поделили мясо и съели его.

Таккинен и Левонен ждали Мийтрея в потайной избушке, о существовании которой знали очень немногие, и обсуждали сложившееся положение. До сих пор они возлагали надежды на то, что в России опять вспыхнет какой-нибудь мятеж вроде кронштадтского и тогда они тоже смогут выступить. Но в России было спокойно. Западные державы начали прощупывать почву, чтобы установить с Советами дипломатические отношения. Правда, страна испытывала нужду, голод, но положение улучшалось, несмотря на то что Поволжью грозила засуха. Если жизнь начнет налаживаться, будет еще труднее подбить население Карелии на вооруженное восстание, благоприятный момент для выступления был именно теперь еще и по той причине, что после мирного договора, заключенного в Тарту, Советское правительство не держало в Карелии большого количества войск и, во всяком случае на первых порах, не могло оказать серьезного сопротивления мятежу. Была также надежда и на то, что, как только здесь начнутся военные действия, из Финляндии будет поступать в большом количестве оружие, продовольствие, добровольцы. Если же отложить начало выступления, то людям, отсиживающимся в лесах, скоро нечего будет есть, и им придется вернуться в Финляндию, так ничего и не сделав.

Конечно, Мийтрею, добравшемуся наконец до места их встречи, Таккинен не стал говорить об этом. Наоборот, он внушал, что скоро наступит время браться за оружие, собирать силы и быть готовым к выступлению.

В своем докладе начальству Мийтрей не преминул рассказать о страшном злодеянии большевиков, очевидцем которого он стал на пути сюда. Уж тут-то он дал волю своей фантазии. Он рассказал, что большевики приводят своих жертв к дальней избушке, убивают и хоронят в болоте. Видимо, в тот момент, когда они — Мийтрей и Паавола — случайно набрели на эту избушку, красные ушли в деревню за новыми жертвами. Ему, Мийтрею, удалось утащить из избушки часть продовольственных запасов красных. Не умолчал Мийтрей и о том, как постыдно и трусливо вел себя капрал Паавола, побоявшийся даже подойти к месту казни.

Мийтрея поблагодарили за доставленные им сведения и за храбрость, снабдили новыми инструкциями и отправили в обратный путь. Мийтрея снова заверили, что настанет время, когда его имя и его славные дела будут занесены на страницы истории Карелии.

Вернувшись в лагерь, Левонен и Таккинен созвали собрание, на котором Левонен, не называя имени Мийтрея, красочно описал новое злодеяние красных. Таккинен говорил только о военных делах, сообщил, что с севера пришли хорошие известия, что народ там готов к вооруженной борьбе с большевиками, люди ждут лишь сигнала к выступлению, скоро поднимется вся Карелия…

После собрания Таккинен заперся с Левоненом в своей каморке, отгороженной от остальной избы. Он разложил карту и показал, что маршрут Васселея должен был проходить через те места, где стоит эта страшная избушка. Прошло много дней, а Васселей в пункт назначения не прибыл. По-видимому, он попался в лапы красным и его тоже казнили.

— Мне тоже пришла такая мысль, — согласился Левонен. — Я же говорил, что он не может сдаться красным и предать нас.

Как бы там ни было, но Таккинен решил вычеркнуть имя Вилхо Тахконена из списка своих людей. Сделал он это с искренним сожалением:

— Жаль. Нам нужны именно такие люди.

Переливаясь в лучах летнего солнца, весело поплескивала Чирка-Кемь. Берег поднимался крутым откосом, выше начинался ровный ягельник. Пахло смолой, хвоей и дымом костра. Комаров на открытом месте не было — слишком много тут было ветра и солнца.

Под кручей у реки немолодая женщина полоскала белье, развешивая его на кустах. Толстое бревно, неторопливо плывшее по слабому течению, ткнулось о камень, на котором стояла женщина.

— Ну, здравствуй, здравствуй, — улыбнулась женщина. — Чего стоишь? Поздоровался и плыви себе дальше. У тебя своя дорога…

Но бревно не хотело уплывать. Пришлось женщине взять в руки багор и показать бревну, куда тому следует плыть. Бревно неохотно отплыло от берега и медленно и важно, как подобает такому большому бревну, поплыло дальше. Женщина проводила его улыбкой. Она улыбалась всему — и яркому солнцу, и легкому, напоенному смолянистым ароматом ветру, и реке, размеренно поплескивающей о берег. Потом она легко поднялась по откосу наверх, где горел костер.

Она подоспела как раз к тому времени, когда пламя под котлом разгорелось слишком сильно и уха грозила вот-вот сбежать через край. Женщина отодвинула котел чуть в сторону, где пламя было меньше, взяла ложку, попробовала уху. Соли было в самый раз. Попробовала рыбу. Готова!

— Мужики! Обеда-а-ать! — крикнула она.

— Да-а-а-ать! — отозвалось над рекой.