Мы карелы

Вой снарядов заставил Васселея броситься в снег. Снаряд разорвался совсем близко. Поднявшись с земли, Васселей увидел откуда-то взявшегося финского солдата, который лежал рядом с ним в снегу. Женщина схватила из саней винтовку и начала палить в сторону красных. Солдат попытался увести ее, но она вцепилась зубами в его руку.

— Перкеле. Она рехнулась, — сказал солдат Васселею. — Будешь свидетелем, что я ее не бросил. Разве сладишь с такой?

— Ты не уйдешь… Не бросишь своего хозяина! — закричала женщина. — Я вас обоих пристрелю.

— Сумасшедшая… Убьет она нас, — сказал солдат. Он вернулся, отнял у женщины винтовку.

— Подождите. Слушайте… Ты… второй… как тебя там… Скажи Импи… моей… дочери… — кричала женщина. — Скажи ей… что мы… что отец и мать… Слышишь?.. за Карелию… за бога… Мы — Мухтонены. Запомни!

Не успели Васселей и солдат сделать и десяти шагов, как позади хлопнул выстрел. Женщина лежала в санях рядом с убитым мужем. Из виска струйкой била кровь. Солдат вернулся, взял выпавший из руки женщины револьвер, отцепил с убитого пустую кобуру.

Из деревни по дороге открыли пулеметный огонь. Значит, в Коккосалми уже красные.

Пригнувшись, Васселей и солдат побежали догонять роту.

— На Софпороге мы их остановим, — сказал Лиэху Васселею. — Будешь командовать ротой. Конечно, нелегко это…

— Мне это не трудно, — Васселей остановился. — Я дам своей роте один-единственный приказ. Скажу, что каждый может убираться на все четыре стороны. Кто хочет — в Финляндию, кто хочет — пусть идет домой или катится к чертовой матери. А если кому охота умереть, пожалуйста — пусть дерется.

— За такие слова тебя следовало бы расстрелять.

— Пожалуйста.

— Ладно, иди ты… — Лиэху пошел вперед, Васселей шагал следом. — Я тебя расстреливать не стану. Но учти: при Парвиайнене много не болтай. Он любит стрелять, только не на фронте.

…Миша с гордостью ощущал тяжесть подсумков на поясе. Ему еще никогда не выдавали такого количества боевых патронов.

Вот если бы Надя увидела его сейчас! При этой мысли Миша расправил плечи и выпятил грудь. Когда он уезжал из Петрограда, Надя прибежала прямо с работы, в стареньком пальтишке, в красной косынке. Шагали колонной по Невскому на Московский вокзал. Надя шла рядом и почему-то смеялась. Такая уж она есть — смешливая. Когда пришли на вокзал и раздалась команда «Разойдись!», Надя оглядела его с ног до головы и опять рассмеялась.

— Ну и смешной ты!

— Почему смешной?

— Потому что смешной… Солдатик ты мой!

Конечно, Миша сам видел, что новенькая шинель сидит на нем мешком, вся топорщится, в плечах свисает, складки под ремнем неровные. Теперь бы Надя не смеялась над ним: шинель сидит как положено.

На вокзале Миша сперва не видел никого и ничего — только Надю. Потом вспомнил о матери. Мама тоже была на вокзале. Только ей не было смешно при виде сына, одетого в красноармейскую шинель, и она не думала о том, как шинель сидит на нем. Мать стояла в стороне и, обиженно поджав губу, смотрела на Мишу и Надю, державшихся за руки. Она, наверно, сердилась на Надю. Такие они, эти мамы. Когда детям весело, они сердятся или грустят. Миша подошел к матери: «Мама, не грусти, я ведь не на войну уезжаю». Тогда ни мать, ни он сам не предполагали, что скоро ему придется воевать. Думали, что просто будет служить действительную… «А я и не грущу», — улыбнулась мать. Когда раздалась команда «По вагонам!», мать сказала глухим голосом: «Ну вот, Михаил, ты и стал взрослым. Помни об этом». А поцеловала на прощанье, как маленького. Такие они, эти мамы, — говорят одно, а делают другое. Если бы мама увидела сейчас, как ее сын идет в бой!

Отец, прощаясь с Мишей в последний раз, знал, что его сыну предстоит воевать. Он приехал в Кемь из Сороки и пришел попрощаться. Долго кусал усы, потом сказал, не глядя в глаза:

— Вот и пришел твой черед… Так что будь мужчиной. Так-то вот.

Он прижал голову сына к холодной кожанке, поправил ремень на нем, оглядел и еще раз повторил:

— Так-то вот. Ну, всего!

Крепко пожав руку, отец круто повернулся и вышел. Мише показалось, что отец вдруг стал ниже ростом и шел он несвойственным ему неуверенным шагом.

Миша решил, что вечером после боя он напишет три письма. Маме, отцу, Наде. Каждому по короткому письму. Напишет, что был в бою. Описывать ничего не станет. А то подумают — хвастается. Просто: «Был в бою». Потом привет и до скорой встречи. Было бы здорово сняться и послать им фото. И сняться надо так, чтобы на карточке были чуть-чуть заметны пробивающиеся усы. Впрочем, лучше сделать снимок в полный рост, чтобы видны были и гранаты и патронташи на поясе.

Темнота сменилась утренними сумерками. Взвод остановился. Приказали встать на лыжи. Потом свернули с дороги в лес и пошли прямо по целине. Миша с радостью отметил, что он идет на лыжах не хуже других. Правда, впереди шли, прокладывая лыжню, более опытные бойцы. Вошли в заснеженный тихий лес. Где-то в этой чаще грянет бой? Где же скрывается противник?