Мы карелы

— Предлагают сдать дела, провести перевыборы.

— Ты что, сам отпросился от нас? — Матвей смотрел на него с подозрением.

— Куда я от вас отпрошусь? Сколько лет вместе! Привык. Верь мне, сам не знаю, куда, зачем вызывают. Ума не приложу.

— Как же так? Как это могут вызывать?

— Знаешь, Матвей… — Липкин заговорил, потом задумался, как бы это попроще объяснить. — Когда урядник избил до синяков моего отца… Словом, потом, когда я попросил принять меня в большевики, я этим самым просил, чтобы посылали меня всегда туда, куда нужно, точнее — туда, где труднее. Ты понимаешь?

— Мы не позволим, — заявил Матвей, — чтобы тебя забрали от нас. Теперь власть народная, народ не отпустит тебя никуда. А большевики — ты же сам говорил — всегда за народ.

— Власть народная, — согласился Липкин. — Но ведь правительство-то тоже народное. Выходит, его тоже надо слушаться.

— А я знаю, куда Оссиппу зовут, — уверенно проговорила Марфа. — На войну.

— На какую войну? — улыбнулся Липкин. — Меня в Москву вызывают. Вроде там никто не воюет. И не собирается воевать.

— Большая война будет, — твердила Марфа. — Я знаю. Сон видела. Большая черная птица сидела на крыше. Крылья были длиной в несколько саженей. А большая птица — большая война.

Ёвкениэ не удержалась и рассмеялась, прикрыв передником свои красивые зубы, когда Липкин со всей серьезностью согласился:

— Тогда другое дело, если птица такая большая. А почему меня одного берут на большую войну? Птица не сказала?

— Всех возьмут. Всех мужиков до единого.

— А потом и бабы пойдут воевать, так? — спросил Липкин.

— Упаси бог до такого дня дожить, — Матвей даже перекрестился. — Если бабы всей земли подерутся, считай, конец свету пришел.

Когда соседи ушли, Ёвкениэ притихла. Она прижалась к мужу и заговорила, всхлипывая:

— Опять уезжаешь, опять оставляешь меня.

Поезд подходил к Москве. Он долго полз мимо длинных товарных и пассажирских составов, стоявших на запасных путях. Липкин взял свой фанерный чемодан и приготовился к выходу. Увидев себя в зеркале в новом черном костюме и при галстуке, Оссиппа не мог не улыбнуться. Особенно смешным ему показался галстук. Впервые в жизни он нацепил на шею этот буржуйский пережиток.

Наконец поезд остановился. Выйдя из вагона, Липкин увидел, что вокзал украшен красными флагами, лозунгами. Прямо перед вагоном рабочие прикрепляли к стене здания огромный транспарант. Москва готовилась к Первомаю.

— Товарищ Липкин, с приездом!

Встретивший Оссиппу молодой человек взял у него фанерный чемодан и повел к коляске, ожидавшей во дворе вокзала.

Мягко покачиваясь на дутых шинах, коляска покатилась по булыжной мостовой. Липкина одолевал смех. Ишь каким важным господином он стал! Едет как барин!

— Куда мы едем?

— В гостиницу.

Гюллинг жил в гостинице, неподалеку от Кремля. Хотя Липкин был не в военной форме, о своем прибытии он отрапортовал Гюллингу по-военному.

— Наконец-то! — сказал Гюллинг, вставая из-за письменного стола, заваленного бумагами.

— Я нигде не задерживался, — начал оправдываться Липкин, здороваясь с Гюллингом за руку.

— Я не о том, — прервал его объяснения Гюллинг. — Просто мы вас очень ждали… Сейчас вы должны отдохнуть с дороги. Ваш номер рядом с моим. Потом прошу ко мне на завтрак.

Номер, приготовленный для Оссиппы, оказался просторной комнатой с высоким потолком с лепными украшениями. Обставлен он был так же, как и номер Гюллинга. Красивый письменный стол, круглый обеденный стол, широкая кровать, мягкие кресла. Все в номере казалось таким изысканным, что Липкин не мог найти места для своего фанерного чемодана. Наконец он пристроил его в углу в ванной. Потом Оссиппа не знал, где ему сесть. Очень уж непривычными показались ему мягкие кресла. «Для кого они, если не для нас?» — усмехнулся он и осторожно опустился в кресло. Ничего, сидеть в нем было удобно.

Завтрак был накрыт на круглом столе в номере Гюллинга. Овсяная каша, хлеб с маслом, кофе… Завтрак главы правительства Карелии!

— Я с детства люблю овсяную кашу, — заметил Гюллинг.

Гюллинг расспрашивал об обстановке на границе, о настроениях людей в пограничных деревнях и их жизни.

Сперва Оссиппа отвечал односложно, потом, видя, что Гюллинг хочет знать обо всем подробно, решил рассказать все как есть.

— Из Кеми до Ухты двести верст. Лошадей мало, людей тоже. Завезти удается лишь часть продовольствия. К тому же и бюрократы всякие мешают, и воровство случается, спекуляция… Так что положение неважное… А мы даже с контрабандистами не можем покончить, — запальчиво говорил Липкин, словно за столом был кто-то третий, виновный во всем. — У богатых все есть. И сахар, и мука. И кофе. Гляди, мол, народ. Из Финляндии все это. Вот такие дела, Эдвард Александрович.

— Пейте кофе. Остынет, — заметил Гюллинг, записывая что-то в блокнот.

Но Оссиппа уже не мог остановиться. Раз уж начал говорить, так надо сказать обо всем. И о том, что не хватает врачей и медикаментов, и о том, что в школах нет учебников, тетрадей…

Кофе они пили холодным.