Мы, Мигель Мартинес. Война

— Мсье Гаскойн, скажу вам откровенно: СССР рассчитывал на большую помощь Франции в строительстве советской индустрии. В тоже время, наши предложения не могут быть бесконечными по времени, а структура европейской безопасности говорит нам о том, что только наша промышленность станет основой нашей независимости. Тем не менее, вы рискуете опоздать. У нас есть очень серьезные предложения относительно инвестиций в Советский Союз. И прибыль от этих вложений пройдет мимо Парижа, такова жизнь. Се ля ви

— Мы готовы принять участие в этой вашей программе индустриализации, но в среде у широкого французского обывателя весьма спорные мнения о надежности вложений в акции советских предприятий: история с царскими долгами…

— Мсье Гаскойн, в истории с долгами царского правительства, СССР в отношении Франции поступил более чем достойно. И с выгодой для ваших держателей ценных бумаг. Но у меня есть к вам предложение: известный журналист, писатель и летчик Экзюпери собирается с визитом в Советский Союз, с целью сделать ряд репортажей о нашей действительности. А если я решу вопрос об интервью с высшим руководством страны?

— С кем именно?

— Постараюсь договориться со Сталиным, если не получится, тогда Молотовым или Ворошиловым. Что скажете? Плюс компания в вашей прессе. Статьи я подготовлю.

— И какой интерес в этом Франции?

— Экономический кризис, который благодаря советским заказам вы сможете пережить намного проще, чем другие страны. Это не аргумент?

— Это аргумент. Я донесу вашу идею своему руководству.

Надо сказать, что мы уже установили, что Бертран кроме того, что работал в разведке, представлял еще и интересы определенных промышленных и финансовых кругов Франции, обеспокоенных все большей зависимостью страны от англосаксонского мира, в первую очередь, о потерях финансовой независимости. Поэтому, в каких-то ситуациях мы могли бы найти точки соприкосновения с теми кругами, которые он представлял. Очень не хотелось опираться в индустриализации только на США, усиливая заокеанского противника.

Как только мое состояние позволило, как самолетом меня отправили в Москву — в военный госпиталь, врачи оценили состояние как вполне уже средней тяжести, дорогу я перенес под обезболивающими, почти ничего не запомнил. Лина была при мне. Первым, кто встретил меня на родной земле был, конечно же, Артузов. Он лично проводил меня на новую койку, к которой я буду привязан еще, как минимум, месяца два, если не более. Увы, до антибиотиков не додумались, то, что не пошло воспаление — означало, что мне хорошо прочистили рану и заживление шло ударными темпами. В общем, немецкая медицина снова оказалась на высоте. Кстати, в первые годы советской власти, да и сейчас еще, советские руководители доверяли именно немецким врачам и часто пользовались их консультациями, на это валюту отпускали без проблем, а светила германской земли охотно получали доллары или фунты за лечение совруководителей самого высокого ранга.

В Москве госпиталь был другой. Не лучше или хуже, а именно что другой. Но Лина была рядом, и я как-то забывал, что нахожусь в родном советском лазарете, где всё есть, но ничего нет в данный нужный момент. Правда, очень быстро, около меня закружились люди и по мановению волшебной палочки, появилось буквально-таки всё. А самое главное, меня проведал сам товарищ Киров. Он притащил апельсинов и какого-то хорошего карабахского вина, сказал, чтобы восстановить кровь — очень полезно. Самое главное, мне дали возможность писать — и я принялся составлять аналитическую записку по поводу событий в Германии. Как я понимаю, сейчас такой же работой занимались практически все участники Гражданской войны тридцать третьего — тридцать четвертого годов.

Писать аналитику мне было не впервой, но вот такого масштаба… Это было сложно, да и здоровья не хватало, поэтому я работал по такому графику: два часа утром, потом длительный перерыв, час после обеда и полтора часа вечером. На большее я оказался не способен. Даже диктовать.