Мы начинаем в конце

Сели в обшарпанной кабинке, Уок заказал бургеры и молочные коктейли. В окно была видна заправка. Из арендованного трейлера выбрались молодые супруги с малюткой-дочерью, направились к закусочной. Девочка была до ушей перемазана шоколадом; мать хлопотала вокруг нее, на ходу вытирала ладошки и мордашку влажными салфетками, умиленно улыбаясь.

Робин даже про еду забыл, так на них и уставился. Уок накрыл ладонью узкое плечико, и Робин перевел глаза на свой коктейль.

— Всё будет хорошо, — вымучил Уок.

— А ты что — ясновидящий? — вскинулась Дачесс, будто только и ждала подобной реплики.

— Нет, но я с детства помню вашего дедушку. Он хороший человек. У него свое ранчо — огромное просто. Может, вам с Робином там понравится. Свежий воздух и всё такое…

Уок сам понимал, что порет чушь, только не знал, как остановиться.

— Земли в Монтане плодородные…

Ну вот, только хуже сделал.

Дачесс закатила глаза.

— Ты говорил с Винсентом Кингом? — спрашивая, она не поднимала взгляда.

Уок промокнул губы салфеткой.

— Я… меня назначили помогать полиции штата.

Уока задвинули тем же утром. Единственное, на что его уполномочили, — это охранять место преступления, пока там работают криминалисты. Они уложились в двое суток. Перекрытие половины улицы организовал Уок, соседей опрашивал он же. Парни из полиции штата возились в доме Рэдли, во дворе торчал спецфургон. Затем они переместились в дом Винсента Кинга. И снова Уок обеспечивал охрану. Потому что всю жизнь служил в маленьком городке и не имеет опыта в столь серьезных расследованиях. Потому что кейп-хейвенский полицейский участок не справится. Так ему объяснили, а спорить он не стал.

— Его приговорят к смертной казни.

Робин обернулся — глаза были усталые, но взгляд пристальный, словно он усилием воли удерживал жизнь в тлеющих, почти догоревших угольях.

— Дачесс…

— Для преступников вроде Кинга обратной дороги нет. Убить безоружную женщину, застрелить в упор — конечно, он достоин смерти. Глаз за глаз — верно, Уок?

— Не знаю.

Дачесс макнула в кетчуп ломтик картошки и покачала головой, выражая разочарование в убеждениях Уока. О Винсенте она то и дело заговаривала, повторяла затверженное: Кинг убил мою мать, напугал моего брата, так что тот, бедный, в шкафу был вынужден спрятаться.

— Ешь бургер, — распорядилась Дачесс.

Робин повиновался.

— А салат кому оставляешь?

— Но…

Под ее неумолимым взглядом Робин надгрыз сбоку салатный листок.

* * *

Еще час пути, указатель «Исправительное учреждение Диармен». Колючая проволока по периметру квадратной мили — чтобы те, чья жизнь пока не искорежена, не проникли к тем, для кого все уже решено. И чтобы эти последние не вырвались к благополучным.

Вышка, на ней охранник — глаза скрывает широкий козырек, ладонь на стволе автоматической винтовки. Пыльный шлейф в зеркале заднего вида, словно автомобиль Уока вторгся в пределы безмятежности.

Робин лежал на заднем сиденье, гримасничал во сне — жмурился, сжимал челюсти. Видения шли ноздря в ноздрю с дневными событиями.

— Это тюрьма, — констатировала Дачесс.

— Да, — отозвался Уок.

— Вроде той, где держат Винсента Кинга.

— Да.

— Интересно, его там бьют?

— В тюрьмах всякое бывает.

— Надеюсь, его там по кругу пустят.

— Не говори так, это нехорошо.

— Пошел ты.

Чувства Дачесс, ее ненависть были понятны; Уок лишь боялся за ее психику. Ибо зола не остыла, и легчайшего ветерка было бы довольно, чтобы вновь раздуть еле живой огонь.

— Хоть бы Кинга всей камерой отмутузили, — продолжала Дачесс. — Я это перед сном представляю, морду его вижу — кровища, челюсть сворочена… Хоть бы от него куча дерьма осталась.

Уок откинулся в водительском кресле. Кости ныли, руки дрожали. Утром, в постели, он думал: сегодня точно не встану. Боялся, что девочке придется звать на помощь. Господи, все ведь начиналось с обычной, пустячной боли в плече!

— Наверное, я забуду Кейп-Хейвен — а я помнить хочу, — заговорила Дачесс, обращаясь словно к пейзажу за окном.

— Я буду писать тебе письма и слать фотографии, — предложил Уок.

— Мой дом больше не в Кейп-Хейвене. Но и там, куда мы едем, мне тоже не прижиться. Кинг всё отнял; вообще всё.

— Погоди, оно наладится… — Уок осекся, потому что не сумел сглотнуть ком.

Дачесс повернулась к заднему стеклу. Смотрела долго, пока тюрьма не слилась с горизонтом. Тогда она закрыла глаза, отгородилась и от Уока, и от перемен — как заоконных, так и личных.

* * *

Самый изнурительный час суток, духота колышется, поднимается волнами над равниной. Уок за рулем, дети — оба — спят. Дачесс до последнего терзала собственные глаза, воспаленные от непролитых слёз, но зной одолел и ее. Уоку в зеркале видны мятые шорты, коленки в ссадинах, бедра, не успевшие загореть.